вместо информативного намерения достаточно императивного (заставляющего кого-то сделать что-то) намерения и коммуникативного намерения второго порядка (например, "S хочет, чтобы аудитория распознала сигнал как выражение коммуникативного акта"), чтобы приписать сигналисту два необходимых намерения для намеренной коммуникации.

Изложенное здесь предложение по рассмотрению требований интенциональной коммуникации со стороны сигналиста подводит итог потенциальной переоценке грицевского фреймворка и поэтому должно быть обозначено как неогрицевский подход. Этот подход подчеркивает, что сторонники остенсивно-инференциального учета интенциональной коммуникации, такие как сам Грайс (1957) или Скотт-Филлипс (2015b), установили слишком высокую планку для когнитивных требований. В конечном счете, если вы хотите применить эту схему к коммуникации животных, то разумнее будет начать не с оригинального предложения Грайса, а с пересмотренного неограйсовского подхода (например, Gomez 1994, Moore 2016b).

 

Негритянский подход к коммуникации

Существуют и другие варианты, помимо подхода, вдохновленного Грицем: Рут Милликан (1984, 2005, готовится к публикации), например, предлагает основанный на восприятии подход к коммуникации. Более подробное изложение концепции Милликан позволит нам подробнее остановиться на том, что мы ранее выделили в качестве конститутивной и методологической причины для выявления интенциональной коммуникации у нечеловеческих животных. Милликан отвергает утверждение Грайса о том, что для того, чтобы понять, что имеет в виду сигнализирующий, нам необходимо уловить его предполагаемый эффект. Она представляет альтернативное предложение, основанное на предположении, что значение лингвистических знаков определяется историей их распространения, то есть историей их отбора и воспроизводства в определенной области. Чтобы отследить область распространения знака, коммуниканты используют скорее перцептивные, чем инференциальные процессы. Поскольку значение знака определяется его историей распространения, а домен знака может быть отслежен только перцептивными средствами, для понимания смысла высказывания не требуется распознавание намерений сигналиста. Внутренняя психическая жизнь сигналиста не имеет значения для получателя, который в первую очередь заинтересован в получении информации о мире.

Согласно Милликану, лингвистические формы (такие как слова, синтаксические формы или тональные отступления) передаются от одного человека к другому, потому что эти формы выполняют функцию координации поведения получателей и сигнализаторов. Милликан определяет термин "функция" как эффект, достигаемый совместным использованием языковой формы. Если эффект желателен и решает проблемы координации, лингвистическая форма поддерживает себя в обращении. Милликан называет такую функцию "стабилизирующей функцией" (Millikan 1984, 2005), что примерно эквивалентно семантическому значению языковой формы. Таким образом, языковые формы со стабилизирующими функциями становятся конвенциями, а конвенции соответствуют воспроизводящимся линиям совместно используемых форм. Например, немецкое слово "Esel" (осел) достаточно часто успешно используется для обозначения в человеческом общении одного конкретного вида животных и сохраняет свое значение именно по этой причине. Став конвенцией, слово "Esel" выполняет функцию обозначения ослов независимо от того, намерен ли сигнализирующий это делать или нет. В отличие от видов животных, лингвистические линии также часто приобретают новые функции, не меняя своей физической формы. Так, слово "эсель" может также использоваться для обозначения упрямого и глупого человека. Это просто создает новую линию или ветвь со стабилизирующей функцией. Такое новое использование обычных языковых форм может быть обусловлено намерениями сигналиста. Если слушатель поймет новое употребление, угадав намерение сигналиста, то новое употребление будет выполнять новую координирующую функцию, временную или постоянную. Новое употребление также может быть скопировано другими сигналистами и со временем может быть непосредственно понято слушателями без необходимости раскрывать намерение сигналиста.

Для наших целей особенно важны два аспекта взглядов Милликана на язык, используемый в коммуникации. Во-первых, для понимания обычных языковых форм реципиенту не нужно догадываться о намерениях сигналиста. Причина этого кроется в том, что функция языковых форм заключается не в том, чтобы указывать на сознание сигналиста, а в том, чтобы указывать на мир (за исключением слов, которые, конечно, имеют цель ссылаться на сознание сигналиста). Например, функция слова "эзель" - обозначать животное, а не мысли сигнальщика об этом животном. По словам Милликана, слушатель непосредственно воспринимает осла через слово "эсель". Если слово употреблено правильно (то есть в соответствии с его стабилизирующей функцией), оно несет естественную информацию об ослах так же, как формы ослов, их призывы, запахи или лица ослов несут естественную информацию об ослах. Обрабатывая эту естественную информацию с помощью различных модальностей чувств, мы воспринимаем объект, являющийся источником данной естественной информации. В этом смысле мы воспринимаем объекты непосредственно через язык (Millikan forthcoming).

Таким образом, Милликан отходит от ключевого положения Грайса о том, что стимулы, имеющие неестественное значение, указывают на те самые намерения, которые изначально вызвали их появление, поскольку считает, что неестественное (семантическое) значение находится на одном уровне с естественным (информационным) значением. Эта версия особенно убедительна в случае изучения языка детьми, поскольку дети способны изучать, использовать и понимать языковые формы еще до того, как они способны понять намерения сигнальщиков, и до развития полноценных способностей к чтению мыслей. По мнению Милликана, намерения сигнальщиков не представляют для слушателя первостепенного интереса, и слушатели понимают высказывания неинферентно, используя сигналы с обычными стабилизирующими функциями.

Только в проблемных случаях (например, при неправильном, неожиданном или новом употреблении слов) умозаключения о намерениях сигнализирующих играют важную роль в успешной языковой коммуникации. В контексте общения взрослых людей мы всегда предполагаем, что сигнальщики намерены что-то сообщить. Однако в случае с общением приматов возникает более фундаментальный вопрос: имеем ли мы дело с намеренной коммуникацией или нет. Поскольку проблемные случаи в человеческой коммуникации требуют инференциальной работы со стороны получателя, и поскольку такие проблемные случаи представляют собой случаи, которые ставят эпистемологические проблемы (например, "О чем, черт возьми, говорит сигналист?"), мы утверждаем, что в случае коммуникации приматов необходимо принять умозаключение получателя о намерениях сигналистов в качестве методологического руководства, чтобы ответить на вопрос, сталкиваемся ли мы со случаем намеренной коммуникации или нет. Это то, что мы называем методологическим основанием для принятия инференциальной позиции коммуникации.

Другая важная часть модели языковой коммуникации Милликана, основанной на кооперативном восприятии, заключается в том, что реципиент является конститутивным элементом коммуникативного события. Ранее мы уже указывали на это как на конститутивную причину учета поведения реципиентов. В сущности, все языковые формы распространяются и приобретают стабилизирующие функции в результате совместного использования сигнализирующим и слушающим. Сотрудничество успешно, если за использованием языковой формы следует определенная реакция. Например, услышав типичный тональный оттенок, который ассоциируется с вопросом, ожидаемой реакцией будет ответ. Аналогично, когда сигнальщик произносит слово "Esel", ожидаемая реакция слушателя - восприятие осла или мысли об осле (но не представление осла в сознании сигнальщика). Таким образом, реакция слушающего является частью языковой формы, поскольку языковая форма не приобрела бы свою координирующую функцию между слушающими и сигнализирующими, если бы слушающие не реагировали определенным образом достаточно часто, чтобы форма оставалась в обращении.