«Вот и ошибся ты, — с непонятным злорадством подумал Бежецкий о ничего плохого ему вроде бы не сделавшем приказчике оружейного магазина. — Не видать тебе всей суммы за «браунинг» как своих ушей. Ведь мой-то счет после…

этого

в первую очередь заблокируют».

Даже себе самому он боялся назвать предстоящее действо его именем. Разум страшился предстоящего греха, и только кто-то каверзный, всегда стоящий у нас за левым плечом, подталкивал юношу под руку. Ту самую, что сжимала сейчас кусок металла, начиненный сразу десятью смертями. А ведь человеку достаточно всего одной…

Корнет привычно снял оружие с предохранителя, передернул затвор, дослав патрон в патронник, и, повернув пистолет к себе, заглянул в черный зрачок ствола, бездонный и загадочный, как заброшенный колодец на краю имения, в который когда-то маленький Саша, сбежав от неповоротливой толстухи-няньки, любил заглядывать, обмирая от сладкого ужаса. Темный «колодец» и притягивал, и одновременно страшил. Стоило сейчас чуть шевельнуть пальцем, и…

«А куда стрелять? — внезапно возникло беспокойство, странное, как если бы человека, летящего с огромной высоты с нераскрывшимся парашютом, вдруг взволновала застарелая мозоль на пятке. — В голову? В сердце?… В сердце — как-то по-женски, несерьезно… А в голову? Куда именно?»

Собственно, варианта было всего три: в висок, под челюсть и — засунув ствол пистолета в рот. Все три верные. Но… Молодой человек, зачем-то поставив пистолет на предохранитель, попробовал затолкать «браунинг» в рот, услышал, как скрипнули зубы по металлу, твердое уперлось в язык, и сразу тошнота подкатила к горлу. Фу! Будто в детстве, когда врач засовывает черенок чайной ложечки в рот, чтобы разглядеть горло. Саша всегда ненавидел эту процедуру, и теперь представить себе, что последние секунды жизни будут так дискомфортны, было противно. Второй способ тоже как-то не нравился. Может быть, потому, что в кино всегда стреляли себе в висок. Значит, оставалось одно…

Увы, стоило прижать обрез ствола к виску, как взгляд упал на укоризненно глядящего на будущего самоубийцу с крошечного иконостаса святого Александра Невского. Остальные лики были, в общем-то, тоже суровы, но укоризна светилась в глазах лишь у святого тезки.

«Помолиться? — подумал он, опять опуская пистолет. — Так ведь все равно — грех…»

Внезапно Бежецкий понял, что его смущает: при выстреле брызги крови и мозга непременно попали бы на иконы, а усугублять свой грех еще и кощунством он не хотел.

Он пересел, прикинул… Теперь кровью залило бы стену с не слишком новыми, но еще хорошими обоями. Зачем вводить хозяев в расходы по ремонту? Они и без того будут расстроены, когда полиция обнаружит в сдаваемой квартире бездыханного офицера с размозженным черепом.

Застрелиться в ванной? Урон обстановке был бы минимален, но как-то претило лезть в ванну в одежде (Саша любил понежиться, даже вздремнуть в теплой водичке и к чистоте ванны относился педантично). Раздеться? Но как комично будет выглядеть покойник с продырявленной головой в одном исподнем или совсем без оного.

Идея пришла внезапно: нужно просто прикрыть стену и часть пола старыми газетами. Что-то через них, конечно, просочится, но приличия будут соблюдены.

Сказано — сделано.

Кипы старых, прошлогодних еще газет обнаружились на антресолях в прихожей, и несколько минут спустя юноша споро заклеивал разворотами из «Нивы», «Петербургского вестника», «Смехача» и почему-то «Кенигсбергише альгемайне Цайтунг»[13]всю стену, которой предстояло принять очень неаппетитный вид. Увлекшись, он даже принялся насвистывать какой-то бравурный мотивчик и пробегать взглядом заголовки на пожелтевших страницах.

И вдруг его как током ударило:

«Из Афганского королевства сообщают.

Вчера отряд охотников штаб-ротмистра Толоконникова провел вылазку против инсургентов, грозящих перерезать дорогу Кабул — Джелалабад. Потерь с нашей стороны нет. Противник потерял до десятка убитыми…»

* * *

Дмитрий Вельяминов взлетел на четвертый этаж дома, где квартировал корнет Бежецкий, на одном дыхании. Сердце колотилось где-то под горлом, легкие саднило, но поручику было не до того. Мозг сверлила одна мысль: «Успеть! Только успеть!..»

Он возвратился из отпуска сегодня утром. И первый же встреченный в полку, князь Лордкипанидзе, огорошил его будто обухом по голове:

— Слышал, Митя, последние новости? Пассия нашего Сашеньки Бежецкого выходит замуж!

— Как? — опешил поручик, не веря своим ушам — слишком памятны ему были те чувства, что оба молодых человека питали друг к другу. — Это шутка, князь? Если шутка, то уверяю вас — дурного толка!

— Вот еще! — обиделся грузин. — Это святая истинная правда. Вот те крест!

— За кого?

— За барона Раушенбаха. Сегодня помолвка.

— А Бежецкий?

— А что Бежецкий? — беспечно пожал плечами поручик. — Который день уже в полк носа не кажет. Якобы болен. Переживает, наверное… Такой молодой…

Но князь уже не слушал его, устремившись к выходу. За не столь уж долгое знакомство он хорошо узнал характер юного корнета. И ожиданиями того, что столь пылкая натура пассивно воспримет подобный удар, себя не обманывал. Бежецкий мог вызвать соперника на дуэль, убить его, убить себя, но только не лежать в постели, подвергая себя самоуничижению и притворяясь больным. Два молодых человека сблизились именно потому, что в младшем старший видел себя и считал, что знает все его действия на шаг вперед.

Протянув руку к звонку, Дмитрий вдруг увидел, что дверь прикрыта неплотно. Сердце его рухнуло, и, не совсем понимая, что делает, он, недолго думая, ввалился в чужое, в общем-то, жилище, словно во вражеский блиндаж. Разве что без обнаженного оружия в руке.

В квартире царила тишина, нарушаемая лишь капающей где-то далеко водой, должно быть, из неплотно прикрытого крана. Но Вельяминову сейчас любой звук действовал на нервы. Мимолетно заглянув в пустые кухню и ванную, он пронесся по длинному, как кишка, полутемному коридору, типичному для петербургских «доходных домов», и замер на пороге гостиной, не в силах пересечь незримую черту.

Ему явственно виделся Саша, лежащий с запрокинутой головой в кресле, сразу облюбованном им по вселении, пистолет, валяющийся на полу у безвольной руки, и покрытая багровыми потеками стена позади. Однажды поручику уже приходилось видеть подобное, когда один из его закадычных друзей, весельчак и заводила, не сумел разобраться со свалившимися на него проблемами… Дмитрию даже почудилось, что он чувствует пряный запах крови, мешающийся с острым ароматом сгоревшего пороха в причудливый коктейль. Запах, преследовавший его почти год…

Он пересилил себя и шагнул в комнату, первым делом сконцентрировав взгляд на блестящем никелированном «браунинге», сиротливо лежащем на краю стола. А вот его хозяина, склонившегося над какой-то бумагой, разве что не высунувшего язык от усердия, будто прилежный гимназист, он даже не заметил в первый момент, всецело увлеченный тем фактом, что оружие как будто и не применялось по назначению.