где поблёскивало бриллиантиком колечко. Оно как-то незаметно переместилось туда из бархатной коробочки во время их долгого соития, когда они перемещались с кровати на пол, оттуда на стул, на стол — прости, так и не доеденный нокерльн!

Коршунова захотела разозлиться на такую вопиющую дерзость. Увы, настоящей злости не получалось. Опустилась на подушку, пробурчала:

— Ты наглый, самоуверенный тип, друг Генрих.

— Да, — не стал спорить добрый доктор. — Если бы я не был наглым и самоуверенным, сто тысяч человек покончили бы жизнь самоубийством.

С этим и подавно глупо было спорить. Римма поёрзала на подушке, устраиваясь так, чтобы голова доброго доктора легла ей на плечо. Шепнула:

— Спи. Набирайся сил, тебе в Совете голосовать за меня. Надеюсь, в политике ты разбираешься так же хорошо, как в соблазнении женщин.

Семейная жизнь двух членов Совета Земной Федерации, трудоголиков вдобавок, — та ещё умора. Они не съехались, даже не обсуждали такой вариант. Генрих забегал на квартиру в Кольцевом Городе, — иногда на пару часов, иногда до утра, — предварительно позвонив и уточнив время визита. Хоть опасности просидеть под дверью больше не было: папиллярный замок настроили и на его пальцы. Но чаще Римма захаживала в Зальцбург, во многом потому, что каждый раз её поджидал вкуснейший аутентичный десерт: нокерльн, штрудель, захер. Утром можно было выйти с чашечкой кофе на балкон, полюбоваться белыми альпийскими вершинами, розоватой в лучах восходящего солнца крепостью, громадами Ноннбергского аббатства, проследить за первыми пешеходами на Кайпроменаде. Потом вернуться в комнату, растормошить Генриха, ещё разок, пусть по укороченной программе, повторить вечернюю «терапию». А после бежать к ТЛП-кабине и дальше — в центральный офис Кей-Кей на Воробьёвых горах.

У обоих супругов работа занимала всё свободное время, и сферы их деятельности не пересекались: Генрих Клейн отвечал за психическое здоровье людей, задачей Риммы Коршуновой было контролировать поведение инопланетных гостей Земли. Общего хобби у них тоже не было. Разве что секс — если половые отношения можно назвать хобби. Добрый доктор оказался куда сильнее физически, чем выглядел: не напрягаясь поднимал крупную мускулистую партнёршу на руки. Как и она его. Это было забавно: постоянно меняться ролями в интимных играх.

Впрочем, экспериментировали они лишь на первых свиданиях. Римма быстро убедилась: основное в сексе не перемена поз, а ощущения. Они были великолепны. Богатым сексуальным опытом Коршунова похвастаться не могла, но, несомненно, любовником Генрих оказался не менее гениальным, чем психологом и психиатром. Он умел исполнять любые фантазии, любые желания. Иногда Римме казалось, что желание исполняется, едва возникнув у неё в голове. «Чему ты удивляешься? Он же психолог, он читает твои мысли!» — в шутку объясняла она себе. Понимала прекрасно: чтение мыслей недоступно даже гениальному психологу.

Разумеется, не физиология соединила их в супружескую пару. Общение, возможность говорить на любую тему, было куда важнее. С Генрихом Коршунова могла обсудить всё, что её волнует. Во-первых, он психолог, а психологу принято доверять тайны не очень красивые, а то и откровенно постыдные. Психолог — он как самая близкая подруга. Но с Генрихом Римма могла обсудить и темы, запретные в разговорах с подругами и мамой: те, что в подшефном ей ведомстве шли под грифом «Для служебного пользования». Он член Совета Земной Федерации, а если разработка Кей-Кей настолько важна, чтобы о ней говорить, то рано или поздно она попадёт в Совет.

Они обсуждали не только вопросы Карантинного Комитета — любые, попадавшие на рассмотрение Совета. Проводили по ним свой собственный «семейный совет», чтобы найти консенсус и выступить затем «единым фронтом». Ради такого общения они брали выходной — три-четыре раза за месяц, чаще не получалось. В этот день они не отправлялись в путешествие, не посвящали его знакомству с новинками планетарного искусства и культуры. Зачастую вообще не покидали квартирку на верхнем этаже старого дома в Зальцбурге. Большую часть дня они говорили. Обсуждали проблемы, делились идеями и сомнениями, спорили, доказывали, приводили аргументы и контраргументы, искали компромиссы. Находить компромиссы, лёжа обнявшись в постели, — занятие приятное и весьма продуктивное.

Лишь в одном вопросе компромисса не получалось. Коршунова считала всех без исключения подражателей паразитам, увлёкшихся «игрой в индейцев», не жертвами, а преступниками. Они сами выбрали сторону, предали родивших и воспитавших их людей, предали человечество! В конце концов, на их руках кровь десятков тысяч невинных жертв. И если после такого они оказались приговорены к смерти, — это справедливый итог. Тратить ресурсы на их спасение, реабилитацию, означает не уважать память погибших в Большом Блэкауте. Аргумент, что человеческий мозг не способен противостоять ментальной обработке медеанцев, Римма решительно отвергала. У неё был железный контраргумент — Тимур. Кто общался с паразитами ближе, чем он? И при том не позволил себя обработать.

— Случай Тимура Коршунова нельзя считать типичным, — в который раз возражал доктор Клейн. — Он выполнял оперативное задание, он с самого начала относился к медеанцам, их философии и обрядам критически.

— Любой уважающий себя и общество человек должен критически относиться к инсинуациям, порочащим это общество! Вот ты общался с этими «медеанцами»?

— Да, я участвовал в их Обряде Узнавания. Одного раза хватило, — неприятное ощущение, что кто-то копается в твоих мозгах, а ты не можешь этому противиться. Единственное, что остаётся — немедленно удрать и впредь держаться подальше. Не поддаться соблазну, что тебе откроется некая сокровенная тайна.

— Вот видишь!..

— С другой стороны, — продолжил доктор, проигнорировав восклицание любимой, — возможно, именно благодаря тому опыту я сумел создать свою методику? Я ведь сам до конца не понимаю, почему у меня получается, откуда я знаю, какие слова говорить пациенту. Когда-то я убедил человечество в своей правоте, мне доверили излечение этих бедолаг, — Генрих мягко закрыл ладонью рот приподнявшейся на локте и готовой возмутиться Коршуновой. — Но после стольких лет и стольких излечений, я всё больше сомневаюсь — действительно ли я их вылечил? Сработает ли моя методика, когда сородичи медеанцев нападут на нас вновь?

Римма убрала ладонь любимого с губ. Спросила, хмурясь:

— Думаешь, паразиты попытаются ещё раз?

— Мы знаем, что у этих существ коллективный разум. Но почему-то сравниваем их с пчелиным ульем, муравейником, прайдом цефеянских волколаков в крайнем случае. А это не так, это чрезвычайно мощный интеллект. Потерпев поражение на Земле, он не может не понять: существование цивилизации, поднявшейся до