Не думай, будто это было очень просто — расстаться с собственным «я» ради того, чтобы затем притворяться, будто у тебя есть характер. Что-то в глубине моей души продолжало протестовать, одна половина хотела оставаться самой собой, другая же только ради того, чтобы ее любили, стремилась приспособиться к требованиям окружающих. Какая трудная битва! Я ненавидела собственную мать, ее манеру поведения — легковесную и бездумную. Я ненавидела ее и все же медленно, вопреки собственной воле, становилась точно такой же, как она. Это огромное, ужасное давление воспитания, своего рода вымогательство, которого почти невозможно избежать. Ни один ребенок не может жить без любви. Поэтому и стараешься быть такой, какой тебя хотят видеть, даже если подобное поведение тебе ничуть не нравится, даже если не считаешь его правильным.

Действие такого механизма не проходит с возрастом. Едва ты становишься матерью, как он запускается вновь, с еще большей силой, причем ты даже не замечаешь его воздействия — независимо от твоего желания он снова определяет твои поступки. Так и я, когда родилась твоя будущая мама, пребывала в уверенности, что непременно стану вести себя иначе. И правда, я так и поступала, но различие оказалось чисто внешним. Чтобы не навязывать твоей матери свое поведение, я едва ли не с пеленок предоставила ей полную свободу выбора; мне хотелось, чтобы она видела, что я одобряю все ее поступки, а потому я только и делала, что повторяла: «Мы с тобой совершенно разные люди, и при этом различии мы должны уважать друг друга».

Была только одна ошибка во всем этом, серьезная ошибка. И знаешь какая? У меня не оказалось своего собственного лица. Хотя я и стала уже взрослой, у меня никогда и ни в чем не было уверенности. Мне не удалось полюбить себя, научиться уважать себя. Благодаря тонкой интуиции, присущей детям, твоя мама поняла мои недостатки почти сразу же: она почувствовала, что я — беспомощная, слабая женщина, волю которой нетрудно подавить.

Когда я думаю о наших отношениях, мне приходит на ум такое сравнение: дерево и его спутник-плющ. Дерево старше, выше, стоит на своем месте уже давно, у него более глубокие корни. А плющ вырастает, обвивая его ствол, всего за одно лето, у него почти нет корней, зато есть множество ответвлений и усиков. У него масса присосок, с помощью которых он карабкается вверх по стволу. Проходит год или два, и вот он уже добрался до самой вершины. Старое дерево начинает терять листву, а плющ остается зеленым. Он продолжает расползаться во все стороны и все плотнее окутывает старое дерево, пока не покрывает его полностью, так что вода и солнечный свет достаются теперь только ему одному. Старое дерево все сохнет и сохнет, и от него в конце концов остается только дряхлый ствол, жалкая опора для плюща.

После трагической гибели твоей матери я многие годы даже не вспоминала о ней. Иногда, правда, отдавала себе отчет, что забыла ее, и обвиняла себя в черствости. Но у меня осталась ты, мне надо было заниматься тобой, это верно, хотя не думаю, чтобы это послужило истинной причиной моей забывчивости или, возможно, лишь частичной причиной.

Чувство поражения было слишком велико, чтобы можно было признать его. Только в последние годы, когда ты стала отдаляться от меня, искать свою дорогу, я вспомнила о твоей матери, и мысли о ней вновь начали неотступно преследовать меня. Больше всего я сожалела, что у меня так и не хватило мужества поспорить с ней, твердо заявить: «Ты сама виновата, ты делаешь глупости». Я понимала, что в ее разговорах звучат опаснейшие лозунги и проявляются такие воззрения, которые ради ее же блага нужно поскорее выкорчевать, но все же воздерживалась от вмешательства.

Равнодушие тут ни при чем. Вопросы, о которых шла речь, были принципиальными. Действовать — или, вернее, не действовать, — именно этому научила меня моя мать. Ради того, чтобы меня любили, я должна избегать столкновений, притворяться иной, чем я есть на самом деле. Илария от природы обладала властной натурой. У нее было больше характера, и я опасалась открытой конфронтации с ней, боялась возразить ей. Если б я любила ее по-настоящему, то должна была бы держать ее в строгости, должна была заставлять ее что-то делать либо, напротив, не делать. Наверное, именно этого она и ждала от меня, наверное, именно в этом и нуждалась больше всего.

Кто знает, почему прописные истины доходят до сознания особенно трудно? Пойми я тогда, что главное свойство любви — сила, возможно, события развивались бы совсем по-иному. Однако, чтобы быть сильным, нужно любить самого себя. А для этого надо глубоко знать себя, знать о себе все, даже самое потаенное, такое, в чем труднее всего признаться.

Но как познать себя, если жизнь с ее непрерывным шумом безоглядно влечет тебя вперед? Лишь тот способен на такое, причем только однажды, в начале пути, кто наделен незаурядными качествами. А простых смертных, таких, как я, как твоя мама, ожидает судьба обыкновенной ветки или пластиковой бутылки. Кто-нибудь — а может, и просто ветер — вдруг швыряет тебя прямо в бурную реку, благодаря материалу, из какого ты сделана, ты не тонешь, а остаешься на плаву. И даже такой выход кажется тебе победой, и ты без раздумья несешься, летишь в том направлении, куда влечет тебя поток; правда, время от времени цепляешься за корни или камни и вынужденно останавливаешься; застреваешь ненадолго на одном месте, захлестываемая волной; потом вода поднимается, ты высвобождаешься и следуешь дальше. Если течение спокойное, держишься на поверхности, а если попадаешь в быструю струю, то погружаешься в пучину; тебе неведомо, куда несет тебя река, да ты никогда и не задавалась таким вопросом. Там, где течение медленное, тебе даже удается увидеть пейзаж, плотины, кустарники; ты различаешь не столько детали, сколько очертания, цвета, но ты движешься слишком быстро, чтобы рассмотреть подробности. По мере того как проходит время и мелькают километр за километром, плотины становятся все ниже, река расширяется, берега делаются более пологими. «Куда же это я плыву?» — спрашиваешь ты себя наконец, и тут перед тобой открывается море.

Большая часть моей жизни прошла именно так. Я не столько плыла, сколько барахталась в воде. Неловко, некрасиво и без всякого удовольствия; мне удавалось лишь держаться на поверхности.

Зачем пишу тебе все это? Что означают столь пространные и столь интимные откровения? Тебе, должно быть, уже порядком надоели мои писания, вздохнув, ты, наверное, пролистнула несколько страниц. К чему я клоню, видимо, спрашиваешь ты себя, куда стараюсь привести тебя? Это верно, я слишком распространяюсь, вместо того чтобы идти по главной дороге, частенько и охотно сворачиваю на скромные тропинки. Может показаться, будто я заблудилась. Скорее всего, однако, это вовсе не кажется, а так оно и есть на самом деле: я действительно заблудилась. Но только так и можно прийти к тому, к чему стремишься, — к цели.

Помнишь, как я учила тебя жарить блины? Когда подбрасываешь блин на сковородке, советовала я, надо думать о чем угодно, только не о том, куда он должен попасть. Будешь думать об этом, можешь не сомневаться, он обязательно свернется или шлепнется на горелку. Конечно, забавно, но именно отвлечение от главной цели и позволяет добраться до сути вещей, так сказать, достичь их сердца.