— Что понимаете вы?

Она многозначительно кивнула головой и снова заговорила шепотом.

— Слава Богу, не впервой! Я к этим делам привыкла, — отвечала она. — Вероятно, тут замешан какой-нибудь молодой человек. Не волнуйтесь, сударыня. Просто у меня такая манера вести себя. Я не вижу ничего дурного в вашем поведении. — Она замолчала и окинула меня внимательным взором. — На вашем месте я не стала бы менять платье, — продолжала она, — оно вам очень к лицу.

Уже не время было останавливать дерзость этой женщины, оставалось только воспользоваться ее услугами. К тому же она была права относительно платья. Оно было нежно-маисового цвета, премило отделано кружевами и очень шло мне. Но мои волосы требовали особенного внимания. Горничная с большой ловкостью и умением убрала их, было видно, что она опытна в этом деле. Положив щетку и гребень на стол, она взглянула на меня, потом на туалетный столик, отыскивая, очевидно, вещь, которой ей недоставало.

— Куда вы их прячете? — спросила она.

— О чем вы говорите?

— Посмотрите на свое лицо, сударыня. Он испугается, увидев вас в таком виде. Вам нужно немножко подрумяниться. Куда же вы их прячете? Как! У вас их вовсе нет? Вы их не употребляете? Вот чудеса-то!

Она с минуту от удивления не могла прийти в себя, наконец, оправившись, попросила позволения удалиться на минуту. Я отпустила ее, зная, зачем она пошла. Она вернулась с коробочкой румян и белил, я ей не мешала; в зеркало я наблюдала, как кожа моя приняла неестественную белизну, щеки покрылись румянцем, глаза получили странный блеск, и я ее не остановила. Я даже залюбовалась необыкновенным искусством и ловкостью горничной, с помощью которых происходило это перевоплощение. Это поможет мне, думала я про себя (такое безумие овладело мною в те минуты), произвести выгодное впечатление на майора; только бы мне добиться разрешения загадочных слов моего мужа.

Превращение мое было окончено. Горничная пальцем указала мне на зеркало.

— Вспомните, сударыня, как выглядели вы, когда я пришла к вам, — сказала она, — и посмотрите, какой вы стали теперь. Вы прелестнейшая женщина в Лондоне. Вот что значит жемчужный порошок, когда с ним умеют обращаться.

Невозможно описать ощущения, охватившие меня по пути к майору Фиц-Дэвиду. Я сомневаюсь даже в том, чувствовала ли и думала ли я что-нибудь.

С той минуты, как я обратилась за помощью к горничной, я словно отрешилась от себя, и характер мой совершенно изменился. В прежнее время мой нервный темперамент заставлял меня преувеличивать все затруднения, встречавшиеся на пути. В прежнее время, если бы я отправлялась на подобное щекотливое свидание с незнакомым мне человеком, я бы разумно все взвесила, что именно должна сказать ему. Теперь же я вовсе не обдумывала предстоящего мне свидания, я чувствовала лишь безотчетную уверенность в себе и слепую веру в него. Теперь не тревожило меня ни прошлое, ни будущее; я, не рассуждая, жила настоящим. Я смотрела на магазины, мимо которых проезжала, на экипажи, сновавшие взад и вперед. Я замечала — да! — с радостью замечала, что пешеходы любовались мной, и мысленно говорила себе: «Это подает мне надежду приобрести благосклонность майора». Когда мы остановились у подъезда на Вивиен-плейс, я могу без преувеличения сказать, что во мне жило только одно опасение: не застать майора дома.

Дверь отворил мне слуга без ливреи, старик, в молодости своей, очевидно, бывший на военной службе. Он очень внимательно оглядел меня с головы до ног, и лицо его выразило одобрение. Я спросила майора Фиц-Дэвида, последовал не очень утешительный ответ: слуга не был уверен, дома ли его хозяин.

Я протянула ему свою визитную карточку: «Мистрис Юстас Вудвиль». Визитные карточки были отпечатаны ко дню нашей свадьбы, поэтому на них указано было еще вымышленное имя. Слуга провел меня в комнату нижнего этажа и исчез с карточкой.

Осмотревшись вокруг, я заметила дверь в стене напротив окна. Дверь эта была не обыкновенная, она не отворялась, а выдвигалась и задвигалась. Приглядевшись к ней, я заметила, что она не плотно задвинута. Оставлена была небольшая щель, через которую можно было услышать все, что происходит в соседней комнате.

— Оливер, что вы ей сказали, когда она спросила обо мне? — проговорил тихо мужской голос.

— Я сказал, что не знаю, дома вы или нет, — отвечал голос впустившего меня слуги.

— Думаю, мне лучше не принимать ее, — сказал майор.

— Очень хорошо, сударь.

— Скажите, что я вышел и вы не знаете, когда я возвращусь. Попросите ее написать, если у нее есть дело до меня.

— Слушаюсь.

— Постойте, Оливер.

Тот остановился. Здесь произошла маленькая пауза, потом майор начал расспрашивать его.

— Молода она, Оливер?

— Да, сударь.

— И хороша?

— По моему мнению, более чем хороша.

— Эге! Значит, она красавица?

— Да, сударь.

— Высокого роста?

— Почти с меня, майор.

— Ого! И стройная?

— Тонка, как молодая пальма, и пряма, как стрела.

— В таком случае я дома. Введите ее сюда, Оливер.

Оказывалось, что я правильно поступила, прибегнув к помощи горничной. Что доложил бы обо мне Оливер, если бы я явилась сюда бледная и с неуложенными волосами?

Слуга возвратился и повел меня через прихожую во внутреннюю комнату. Майор поспешил мне навстречу. Что это за человек?

Майор был пожилой, но хорошо сохранившийся мужчина лет шестидесяти, небольшого роста, худощавый, с непомерно длинным носом, прямо бросавшимся в глаза. Потом я обратила внимание на прекрасный каштанового цвета парик, на блестящие серые глаза, розовый цвет лица, небольшие усы, подстриженные по-военному и подкрашенные под цвет парика, белые зубы и привлекательную улыбку и, наконец, синий фрак с камелией в петличке и великолепное кольцо с рубином, замеченное мною в ту минуту, когда майор любезно указал мне рукою на кресло.

— Дорогая мистрис Вудвиль, как это любезно с вашей стороны. Я с таким нетерпением ожидал счастья познакомиться с вами. Юстас — мой старый приятель. Я поздравлял его, услышав о его женитьбе. Но теперь, позвольте покаяться, увидев его супругу, я завидую ему.

Может быть, будущее мое находилось в руках этого человека, поэтому я тщательно изучала его, стараясь по лицу угадать его характер.

Серые блестящие глазки майора смягчались, глядя на меня, а суровый и грубый голос принимал самые нежные оттенки, когда он говорил со мной. Вся фигура майора выражала полнейшее восхищение и почтение. Он придвинул свой стул как можно ближе ко мне, как бы считая особенным преимуществом быть подле меня. Взяв мою руку, он приложился к моей перчатке, как к чему-то в высшей степени приятному.