это звуковая завеса? Мягко и неслышно ступая, я подхожу ближе, прислушиваюсь. Хм…

Плавно нажимаю на дверную ручку и приоткрываю дверь. Звук делается громче и в лицо ударяет тёплая влага. Хм… В ванной я никого не вижу, по всей видимости, кто-то находится за непрозрачной шторой.

— Егор! — раздаётся вдруг женский голос. — Ты что дверь открыл? Дует! Закрой!

Я резко отдёргиваю занавеску и моему взору открывается прекрасная картина. Юная купальщица со смуглой кожей и намыленными волосами, а на лице хитрая улыбка.

— Кто ты, красавица? — делаю я вид, что не узнаю её. — Я не могу тебя рассмотреть, потому что ослеплён красотой.

Айгюль, ну кто же ещё, смеётся и брызгает на меня водой.

— Что ты делаешь! — восклицаю я. — Хулиганка.

— Ты весь мокрый, — хохочет она и снова плещет водой. — Скорее сбрасывай одежду иначе до ужина она не высохнет.

Что мне остаётся делать? Я подчиняюсь. Забираюсь в душ, а потом заворачиваюсь в пушистое полотенце и переношу мокрую Айгюль на кровать. Но сегодня, в отличие от всех предыдущих раз, мне не удаётся полностью раствориться в животных наслаждениях. Слишком много мыслей раздирают мозг.

— Что с тобой сегодня? — ворчит Айгюль. — О ком ты думаешь?

— О твоём дяде… — вру я.

— Немедленно выбрось его из головы, — строжится она. — Мне неприятно осознавать, что он незримо находится рядом с нами.

— Я стараюсь, Айгюль. Я стараюсь…

Ближе к вечеру мы с Айгюль едем в «Узбекистан». Кроме Ферика на ужине присутствует и Абрам. Он распускает хвост, в рамках приличия, конечно, но горящих глаз с неё не спускает.

— Что вы такое говорите, Мамука Георгиевич, — усмехается Айгуль на его слишком смелые речи. — Я ведь девушка скромная и стыдливая, не пристало вам меня смущать.

Разговор идёт ни о чём, я так понимаю, это всего лишь небольшой тимбилдинг для укрепления дружеских связей в коллективе. Но коллектив больно разнородный. Абрам на меня практически не обращает никакого внимания, пожирая глазами красавицу Айгюль, а Ферик нейро-лингвистически программирует меня на битву с Туманом. Действует он довольно тонко, надо заметить. Айгюль же, по её собственным словам, сказанным до начала ужина, ждёт не дождётся, когда мы вернёмся в гостиницу и снова окажемся в постели. Со всеми правилами соблюдения конспирации, разумеется.

С вечера я созваниваюсь с Мартой и договариваюсь на встречу. Ещё я звоню Скударнову и Жоре Брежневу и договариваюсь поужинать с ними вечером послезавтра. На следующий день Айгюль остаётся в Москве, а я лечу в Ригу. Пью там замечательные сливки, ем глазированные сырки и дышу особенным морским воздухом.

Я встречаюсь с Маркуссом Янисовичем и с Мартой в гостинице. Мы ужинаем и обсуждаем мой совершенно исключительный заказ для казино. Полный эксклюзив. Денег в достаточном количестве у меня с собой нет, но мы договариваемся, что в ближайшее время их привезёт курьер. Сейчас важно обсудить главные моменты.

Вечером я брожу по узким улочкам старого города, а утром улетаю в Москву. Злобин великодушно предоставляет мне машину и отель. В принципе, сейчас у меня дел в Москве нет, и я остаюсь здесь только ради встречи с моими друзьями-охотниками.

Они приглашают меня в «Прагу», но я уговариваю их на «Метрополь», имея в виду, что в нём прослушки нет, а «Прага» нашпигована всевозможными устройствами и сексотами.

Я звоню Наташке, Платонычу, Трыне, а ещё новосибирскому гэбэшнику Прокудину. Ну, а после всех этих переговоров иду ужинать. Я вручаю своим друзьям дары в виде рижского бальзама, коробок с мелкой копчёной рыбёшкой, хлеба и сыра с тмином.

— Егор, — смеётся генерал, — ну ты даёшь! Ты думаешь, мы тут голодаем в бедной и нищей Москве?

— Нет, конечно, — улыбаюсь я, — просто привёз вам то, что мне очень нравится, чтобы немного вас порадовать.

— Порадовал, правда, — довольно кивает Жора. — Так, торт французский все будут?

Вечером, когда я возвращаюсь в гостиницу и падаю в постель, мне звонит Злобин и сообщает, что в ЦК ВЛКСМ действительно имеется жалоба на Новицкую и касается она меня.

Покровительство никчёмному мне, нарушение принципов демократического централизма, нарушение всех других существующих принципов, аморальное и недостойное поведение, запугивание начальника штаба Комсомольского прожектора и много прочей белиберды. Что придумал, то и написал. Разумеется, Снежинский.

Ну, а кто у нас ещё такой принципиальный? Только он, естественно, только он. Вот мало мне проблем, нужно ещё с этим придурком что-то решать… Блин…

Утром я собираю вещи прыгаю в машину и мчусь в Высшую комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ. Нахожу Курганову и расспрашиваю, как у неё дела. Она совершенно счастлива, экзамены сданы и скоро начнутся занятия. Кругом практически одни парни и самые радужные перспективы. Про швейную фабрику она даже не вспоминает. Осторожно пытаюсь выведать, есть ли у неё контакты с Нежинским, но она говорит о нём неохотно и я, собственно, ничего не узнав, уезжаю. Ну, хотя бы с ней нет проблем.

Еду в аэропорт, снова самолёт, и снова не домой. На этот раз лечу в Новосибирск. Чувствую себя героем Миронова из фильма «Шаг навстречу», вчера его по телеку показывали. Он бедолага там вообще из самолёта не вылезал несколько лет.

В аэропорту Толмачёво меня встречают Игорь и Павел. Бросаю сумку в багажник и падаю на заднее сиденье.

— Куда едем? — уточняет Круглов.

— В гостиницу «Новосибирск», Паша.

За окнами уже вечер. Когда летишь из Москвы, нужно прибавить восемь часов — четыре часа полёта и четыре часа разницы во времени. А вот, когда летишь в Москву, получается намного удобнее, четыре часа полёта съедаются разницей и получается, во сколько вылетел, во столько и прилетишь.

Мы поднимаемся на верхний этаж, на «Вершину мира», входим в зал и подходим к администратору.

— Артём, где тут у вас сегодня восемнадцатилетие отмечают? — спрашиваю я.

— Вон там, — кивает он в сторону рулетки. — Сейчас они поиграют немного, а потом пройдут в малый зал. Там будет банкет и покер.

Я киваю и подхожу напрямую к ним.

— Максим Альбертович? — обращаюсь я к дородному мужику с наглой обрюзгшей рожей большого начальника.

— В чём дело? — недовольно спрашивает он.

— Поговорить хочу, — киваю я, — про засранца твоего. Ему восемнадцать сегодня? А мозгов, как у цыплёнка.

— Чего⁈ — злобно щерится он.

— Просто иди за мной, — пожимаю я плечам, — и Дениску возьми, а гости пусть поиграют пока.

— Да ты знаешь с кем говоришь, щенок? — начинает возбуждаться он и властным жестом машет начальнику охраны.

Смотрите какой важный, даже охраной нашей распоряжается. Я устало киваю, и к нам подходят трое головорезов, называемых в этом месте охранниками.

— Вот этих двоих в малый зал, — бросаю я и, не дожидаясь, сам иду туда же.

7. Давно мы свежей кровушки не пили

Я вхожу в малый зал, где когда-то играл с Печёнкиным, и направляюсь к накрытому столу. Если честно, я проголодался. Голодный, буквально как собака. Беру хрустальную вазу с салатом «Оливье» и начинаю есть прямо из вазы, зачерпывая столовой ложкой. Впрочем, ем красиво, не чавкаю.

Со звоном сдвигаю с края стола тарелки и бокалы и сажусь прямо на скатерть, а ноги ставлю на стул.

— М-м-м… — закрываю я глаза от удовольствия. — А это не «Оливье», да?

Наглая рожа начальника то ли морга, то ли торга вытягивается из-за явных противоречий этого несовершенного мира. Он, человек, купивший стольких больших людей, терпит поругание и унижение от какого-то мальчишки. И главное, мальчишку слушает охрана этого в высшей степени консервативного и подчинённого законам иерархии заведения. И ещё этот малолетний нахал не только унизил его, начальника торга лично, но ещё и жрёт оплаченное им угощение. Конкретно, вот этот салат.

— Это не «Оливье», — повторяю я, — а «Столичный».

Действительно, столичный, с упругими оранжевыми кубиками варёной моркови и курицей вместо говядины.

— А в Берлине, — разглагольствую я, пока наглющий начторга Журавлёв со своим не менее наглым отпрыском обескураженно наблюдают, как я уничтожаю их салат, праздник и основы веры в свою исключительность, — в него добавляют красную икру, представляете? Немного совсем, для акцента. Обязательно попробуйте при случае.

— Чё с ними делать, Бро, — обращается ко мне начальник охраны, — е*ошить?

Не знаю, какое из двух слов производит на моих подопечных большее впечатление, «Бро» или «е*ошить», но лица их вытягиваются и становятся ещё более растерянными. Судя по всему, оба слова им известны.

— Ну что, Журавлёв, — обращаюсь я к старшему, — е*ошить?

Тот громко сглатывает и создаётся впечатление, что его крупный кадык отправляет гулять по рыхлому телу густую желейную волну.

— За что? — тихо спрашивает он, и его некрасивое одутловатое лицо искажается отчаянием из-за распавшейся на хаотичные фрагменты картины мира.

— За что? — переспрашиваю я удивлённо. — Так ты же сына