— Не буду! — в задушенном шёпоте улавливается паника.

— Чуть-чуть, — пока ещё уговариваю, цепляя щетиной светлые волосы. Мне всё равно, до какой кондиции её нужно напоить, чтоб усыпить зануду, которой, как я выяснил, Надя не является.

Она резко разворачивается, задирая подбородок.

— Марк, перестань, — хлещет по мне сердитым тоном. — Неужели непонятно, что тебе здесь не рады?

Меня дёргает от какого-то жгущего чувства, которое не получается чётко осознать.

— Ты как-то чересчур невнятно выражаешь недовольство.

Тяжело дыша, смотрю в захмелевшие глаза Нади. А она — в мои. И мне уже не выплыть из этого дурмана, не встряхнуться…

— Марк, вчерашняя ночь была ошибкой, которую я повторять не собираюсь, — шепчет с вымученным укором. — Второй раз я столько не выпью.

— Рассказывай это кому-нибудь другому. Твоему телу я доверяю больше, — оскаливаюсь, ловко сдирая с ошалевшей Фиалки майку. Она только и успевает возмущённо зашипеть, складывая руки на груди крест-накрест. — Не закрывайся, — приказываю, отбрасывая ненавистную тряпку себе за спину.

— Выметайся, Ремизов…

— Откройся, — повторяю медленно и с нажимом.

Она роняет руки плетьми, дрожит как осиновый лист. Но взгляд уже плывёт. За торопливо опущенными ресницами тлеет покорное разрешение брать её, как захочу и насколько хватит запала.

— Иди к чёрту, урод.

Смеюсь ей в лицо. Смеюсь в голос, чтобы она понимала, насколько неубедительно звучит.

— Врёшь ты, Надька, много. Но бездарно. Ты ведь дрожишь не от страха сейчас… Не от брезгливости… Так почему я не могу взять тебя снова?

— Прежде чем что-то брать, покажи, что взял презервативы.

Я безуспешно напрягаю растёкшиеся мозги.

А я их покупал? Не помню… Дело дрянь!

Но тело несговорчивой злючки, продолжающей даже полуголой смотреть на меня волком, слишком охренительно, чтоб их отсутствие стало аргументом.

— У меня нормальная реакция, — заверяю развязно, на ощупь начиная расстёгивать пуговицы на своей рубашке.

Пусть бесится. Это она от упрямства.

Ещё немного и продавлю.

— В каком месте нормальная? Ты еле на ногах стоишь! — Надя проявляет неожиданную прыть и, пользуясь, заминкой, толкает меня в грудь. — Прекрати... Я тебя не звала, слышишь? Проваливай или я закричу.

Мне хочется нагнуть её над столом. Жуть, как хочется. Но я не могу.

Одно выводить её на эмоции: возбуждать, дразнить, обламывать, и совсем другое — доводить до жести. Край, на котором мы балансируем слишком скользкий, один неосторожный шаг и привет обитателям дна.

Надька добегает до двери, когда я перехватываю её за руку и крепко прижимаю к себе.

— Будут тебе презервативы, — цежу сквозь зубы. Зависаю взглядом на приоткрытых губах.

Смотрю… Смотрю… И вижу же, что саму аж шатает, так хочется. Но целовать не рискую.

Меня же потом и под дулом отсюда не сдвинешь.

Чёртова истеричка…

Резко отрываю её от себя и выхожу в трезвящую прохладу ночи. За спиной незамедлительно щёлкает замок. Один… Второй…

Вот, значит, как, Надюш? Запираешься на все какие есть засовы?

С полчаса пинаю тополиный пух, с ненавистью глядя на все попадающиеся по пути аптеки. Вот это да. Вот это я повёлся! Кинула как лоха!

Фиалка, несмотря на цвет волос, совсем не дура. Со мной упрямством, конечно, не потягается, но в целом держится вполне достойно. Сумела подловить как школьника!

Череп раскалывается. В паху всё чугуном звенит и ломит. Расслабился, называется!

И с концами уйти упрямство не позволяет, и что сказать не знаю в своё оправдание. Что я скажу? Что мне крышу рвёт уже сутки, или сколько мы там с ней знакомы? Что мне стыдно за своё поведение? Так мне не стыдно. Максимум стрёмно, что позволил себя облапошить.

Скрипнув зубами, разворачиваюсь в обратную сторону. Всё же сказать что-то нужно. Пусть за закрытой дверью начну, а там как пойдёт. Не привык я сдаваться.

Надин двор освещает тусклая лампочка. Ночь звенит тишиной. Я замедляю шаг, издалека разобрав голоса. Перед её и соседской калитками натянута общая бельевая верёвка. Помедлив, всё-таки останавливаюсь за влажным пододеяльником, из-за которого хорошо просматривается плетёное кресло у палисадника с созвездиями душистого табака.

Ума не приложу, что здесь забыл посреди ночи Солнцев. Один. В смысле без Иры. Зато Фиалка рядышком цветёт и пахнет!

Они о чём-то шепчутся наедине, и только последний дурак не прислушался бы.

* * *

Надя

Ремизов уже давно выматерился на мою дверь и свалил, а я продолжаю вжиматься в стену, укладываю в голове его визит и выводы напрашиваются неутешительные.

Первое. Ни один из ванильных мальчиков, когда-либо входивших в моё окружение, не смел хватать меня за волосы как норовистую лошадь под уздцы, без серьёзных рисков для здоровья. Не говоря уже о посягательствах на другие части тела…

Почему-то с Марком это не работает. Бесит, скот, аж не могу! Но позволяю. Как будто блок стоит! Ну и рефлекс, конечно, срабатывает. Организм не проведёшь. Он помнит, что если поддаться, то этот самый скот сделает всё, чтоб в голове стало волшебно пусто, а мышцы наутро приятно ломило. Вывод: ни один из знакомых мне пай-мальчиков, не дал мне почувствовать твёрдой руки.

Второе. Мне такого счастья не надо.

У меня дед бабке слова поперёк не скажет, отец живёт по маминой указке. И результат налицо — здоровые отношения, крепкие семьи. Уж насколько не от мира сего эта Ира, а тоже замуж собралась за лапочку Солнцева. Так что даже думать тут нечего, впредь буду следовать двум простым правилам:

Не связываться с Ремизовым, и не наживать себе проблем! Ну, постараться, по крайней мере.

Нечего быть рабыней предающего тела. Довела себя, что дрожу как чумная! Слабость в коленках жуткая, никак в себя не приду. А к Марку я не чувствую ничего особенного, пожалуй, только благодарность, что спас мой пьяный зад от приключений. И раздражение. Всё.

Стою ещё немного, вздыхаю и иду на кухню, раздумывая по пути, может подправить настроение бокалом вина? Всё равно не усну теперь. При Ремизове я потому и отказалась, что пить совсем не умею.

В голову бьёт моментально. По телу разливается приятный кураж. Прям хорошо, что при нём пить не стала, опять отдала бы контроль не голове, а заднице.

Стук в дверь, одновременно требовательный и показательно деликатный, бьёт по неудовлетворённым потребностям очень не вовремя. Я как раз вспоминаю, что неплохо бы одеться, раз уж лишила себя плотских утех. Но в основном сожалею