Она улыбнулась — смущенно, но так радостно, что и я обрадовался за нее, хотя не без тени беспокойства: не рановато ли чужие слова и мнения стали значить для нее так много? Не лучше ли опираться в этом на себя, исходя из собственных оценок? В другой раз она меня в этом смысле удивила; дело было в детском саду, я пришел ее забирать, она выбежала мне навстречу и спросила, может ли Стелла пойти с нами в конюшню. Я сказал, что не сегодня, потому что надо договариваться заранее и согласовывать с ее родителями, Ванья слушала меня с видимым разочарованием, но когда она побежала передавать ответ Стелле, то излагала свои аргументы, а не мои; я доставал дождевик из ее шкафа и услышал, как она говорит: «Тебе там будет скучно, неинтересно — смотреть и не кататься».

В ее способе рассуждения — исходить из чужих реакций, а не собственных — я узнал себя, и, пока мы под дождем шли к Фолькетс-парку, размышлял, как именно она его переняла. Неужели он разлит в воздухе вокруг нее, невидимый, но сущий, и она просто им дышит? Или это гены?

Подобные мысли о детях я не поверял никому, кроме Линды, потому что сложные материи хороши там, где им место, а именно в моей голове и в разговорах с Линдой. В реальности, то есть в мире, где жила Ванья, все было просто и транслировалось вовне тоже просто, а сложность возникала лишь при сведении частей вместе, чего Ванья, безусловно, не знала. Наши обсуждения детей ничем не помогали в каждодневной рутине, где царила непредсказуемость — обычно на грани хаоса. На первой «беседе о развитии ребенка» весь персонал детского сада уделял много внимания тому, что Ванья не вступает с ними в контакт, не хочет, чтобы ее сажали на колени или гладили по голове, тушуется. Вы должны вырабатывать в ней характер, учить ее главенствовать в играх, проявлять инициативу, больше говорить. Линда сказала, что дома она круче некуда, заводила во всех играх, инициативы хоть отбавляй, болтает без умолку. В ответ они сказали, что в саду Ванья говорит очень мало, да и то выговаривает невнятно, говорить чисто и разборчиво не может, словарный запас довольно бедный и вообще, не хотим ли мы подумать о занятиях с логопедом? На этом месте беседы нам вручили буклет одного из практикующих в городе логопедов. Все-таки они в Швеции с ума посходили, подумал я. Какой логопед, ей всего три года? Зачем всех приводить к общему знаменателю?

— О логопеде не может быть и речи, — сказал я, вступив в беседу, до этого момента производимую Линдой. — Все выправится. Я лично вообще заговорил только в три года. А до того произносил отдельные слова, и кроме брата, меня никто не понимал.

Они улыбнулись.

— Но заговорил я сразу по-взрослому, длинными правильными предложениями. Тут все очень индивидуально. Мы не согласны отправлять Ванью к логопеду.

— Решать вам, — сказал Улав, директор садика. — Но почему бы вам не взять буклеты и не взглянуть на них дома?

— Хорошо, — был мой ответ.

Теперь я одной рукой приподнял ей волосы, а пальцем другой водил по затылку, шее и верху спины. Обычно Ванья это обожает, особенно перед сном, она полностью успокаивается, расслабляется, но сейчас вырвалась от меня.

По другую сторону стола суровая женщина вступила в беседу с Мией, всецело завладев ее вниманием, а Фрида с Эриком взялись убирать посуду и столовые приборы. Белый бисквитный торт с орнаментом из малины и с пятью воткнутыми свечками, следующий номер программы, уже красовался на рабочем столе рядом с пятью пакетами натурального яблочного сока «Браво» без сахара. Густав, до того сидевший вполоборота к стене, повернулся к нам.

— Привет, Ванья, — сказал он. — Весело тебе тут?

Не удостоившись ни вербального, ни визуального контакта, он взглянул на меня.

— Надо Юкке позвать тебя к нам домой, — сказал он Ванье, подмигнув мне. — Придешь?

— Да, — сказала Ванья, и глаза ее немедленно расширились. Юкке — самый высокий мальчик в саду, она и мечтать не могла сходить к нему в гости.

— Тогда мы это устроим, — ответил Густав. Он сделал глоток красного вина и промокнул губы тыльной стороной ладони. — Пишешь что-то новое? — спросил он меня.

Я пожал плечами:

— Да, пишу.

— Ты работаешь дома?

— Да.

— А как ты это делаешь? Сидишь и ждешь вдохновения?

— Нет, так далеко не уедешь. Просто работаю каждый день, как и ты.

— Интересно, интересно. Но дома многое отвлекает?

— Ничего, справляюсь.

— Тогда хорошо.

— Пойдемте все в столовую, — позвала Фрида. — Споем Стелле деньрожденную песню.

Она вытащила из кармана зажигалку и запалила все пять свечек.

— Какой красивый торт! — восхитилась Миа.

— Скажи? И в нем нет ничего вредного, — сказала Фрида. — В креме ни грамма сахара.

Она подняла блюдо.

— Эрик, можешь пойти выключить свет? — попросила она, пока гости вставали из-за стола и перемещались в коридор. Я шел за руку с Ваньей и как раз успел встать у дальней стены, когда в темном коридоре появилась Фрида со светящимся тортом в руках. Как только ее стало видно сидящим за столом в комнате, она запела «Ja må hon leva»[2], остальные взрослые подхватили песню, и она гремела в маленькой гостиной, пока Фрида ставила торт на стол перед Стеллой, которая глядела сияющими глазами.

— Можно задувать? — спросила она.

Фрида кивнула, не переставая петь.

Свечи были задуты под всеобщие аплодисменты, я тоже хлопал. Потом включили свет и несколько минут раздавали ребятам торт. Садиться за стол Ванья отказалась, только у стены, где мы и устроились, она — с тарелкой на коленях. Тут я наконец заметил, что она без туфель.

— А где твои золотые туфли? — спросил я.

— Они глупые, — буркнула Ванья.

— Нет, они очень красивые. Как у настоящей принцессы.

— Они глупые.

— Но где они?

Молчит.

— Ванья? — повторил я.

Она подняла на меня голову: губы в белом креме.

— Там, — сообщила она, кивнув в сторону второй гостиной.

Я пошел туда, огляделся: туфель нет. Вернулся обратно.

— Куда ты их положила? Я не вижу.

— На цветке.

На цветке? Я вернулся обратно, осмотрел весь подоконник с цветами: ничего. Может, она юкку имела в виду?

Точно. Лежат в горшке под пальмой. Я взял их в руку, отряхнул от земли, потом сходил в ванную и оттер остатки, а только затем поставил в коридоре под стул, на котором лежала ее куртка.

Мне подумалось, что перерыв, когда все дети отвлеклись на торт, давал Ванье новый шанс включиться в общую игру, после перерыва она начнется заново.