Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Посуда, которую он выставил на этот раз, — что-то потрясающее, — сказал Мачут.
— Еще бы, — отозвался Мазьё, дергая себя за ус, — ему же надо как-то подкрасить свою репутацию после истории с Почетной Стипендией!
— Он вроде бы приезжает сегодня, — сказал Мачут.
— Кто приезжает?
— Сын Набонида, тот, у которого была Стипендия.
Мандас, претендующий на исключительную осведомленность, сразу же выдал:
— Он приехал сегодня утром. Сын Бонжана видел, как он сходил с поезда.
— Он с ним говорил?
— Да. Тот якобы собирается произнести речь.
— Как это, речь? — забеспокоился Мазьё. — Что это значит: он собирается произнести речь?
— Он расскажет о своих открытиях, — пояснил Мандас.
— Ничего не понимаю, — сказал Мазьё, дергая себя за ус. — Этот парень что — изобретальщик?
— Да, изобретальщик. И он собирается произнести речь, — подтвердил Мандас в замешательстве.
— Тут что-то не так, — сказал Мачут.
— Это уж точно, — поддержал Мазьё.
Мандас обиженно замолчал.
— Все-таки я удивляюсь, — удивился Мазьё. — И как он мог стать изобретальщиком? Помню, когда мой сынишка был с ним в одном классе, то иначе как обалдуем его не называл.
— Это правда, — подтвердил колбасник.
— Ведь чтобы стать изобретальщиком, в голове надо что-то иметь, — вполголоса продолжал торговец целлофаном.
— Признаться, по части странностей семья Набонидов переплюнет кого угодно, — сказал Мандас.
— Вы по-прежнему не знаете, почему младший снюхался с сельским почтальоном? — спросил Мазьё.
Увы, никто ничего не знал. Мандас с удовольствием бы выдумал, но это было ему не по силам.
— Совершенно непонятно, — пожаловался Мачут. — И никак не выяснить.
— Сахул[46]об этом не говорит, даже когда напивается, — сказал Мандас.
— Во всяком случае, дело темное, — сказал Мазьё.
Собеседники согласно затрясли головами.
— И чего он все время разгуливает по Знойным Холмам? — спросил Мачут. — Ну, скажите, какой в этом смысл?
— Все это плохо кончится, — мрачно предрек Мандас. — У меня по этому поводу есть кое-какие соображения.
— Да? — заинтересовался Мачут.
Мандас даже не вздрогнул, поскольку лгал.
Возникла пауза.
— По-вашему, кто выиграет Весенник в этом году? — спросил Мазьё, дабы выйти из области неведения и вступить в область предположения.
— Есть шанс у Роскийи, — сказал Мачут.
— И у Бонжана тоже, — сказал Мандас, — он — настоящий знаток и наверняка будет среди лидеров.
— Бонжан вчера так нажрался! — сказал Мазьё. — Пришлось нести его до дому.
— А вот и он сам, — сказал Мачут.
И действительно, в кафе вошел Бонжан в сопровождении двух сыновей и брата-сельчанина. Мандас, надеясь выудить дополнительные сведения от Манюэля, зацепил квадригу:
— Бонжан! Идите сюда! Здесь свободно!
Все очень шумно расселись.
— Ну и ну, — сказал Бонжан, — я бы чего-нибудь пригубил. В день святого Жди-не-Жди едва встанешь, а во рту уже засуха.
— Уж здесь-то мы не завянем, — сказал дядя, заказывая фифрыловки на всех.
«Вот сельчанин, каких уже не бывает», — подумали торговцы.
— Ну, как, вы уже все расставили? — спросил Бонжан.
— Да, — сказали остальные.
— Сейчас глянем, — сказал дядя. — Хоть стоило ради этого приезжать-то?
— Мэр устроил такую выставку, какой не было со времен выставки вашего деда, — сказал колбасник.
Мачут очень гордился своим Родимым Городом; он в подробностях знал его историю, особенно малую, и в своей профессиональной деятельности обогащал речь примерами и анекдотами, которые черпал из местных анналов. Родословную каждой свиньи — наизусть.
— Ну, поглядим, поглядим, — сказал дядя, которого прошлогодний праздник скорее разочаровал.
— Ну, Манюэль, ты после этого еще видел Пьера Набонида? — спросил Мандас.
— Не-е, гыспадин Мандас, — ответил Манюэль. — Наверное, он готовит свою речь.
— Что значит «речь»? — спросил Мазьё.
— Без четверти двенадцать, — закричал Мачут. — Мы опоздаем.
— Надо бежать, — сказал Мандас.
Трое торговцев утерли усы и вскочили.
— Еще увидимся, — крикнул Бонжан.
— Само собой, — согласились они и вышли, оставив дядю расплачиваться за напиток.
— Ну, — спросил Бонжан у сына, — теперь, когда они ушли, скажи-ка мне, шоэтта за речь такая.
— Да брось ты, — сказал Обскар, — тебя всегда тянет заморочиваться.
Он хихикнул, что обычно делал, употребляя городские вокабулы.
На Центральной Площади было море посуды. Сотнями растягивались полные столовые сервизы и композиции из отдельных предметов. На транспарантах указывались имена владельцев коллекций; сами они стояли рядом и ожидали начала Праздника, назначенного на полдень. Груды посуды были более или менее значительными и весьма различались как количеством, так и качеством. Циркулирующая толпа беспристрастно оценивала предметы и, не задумываясь, безжалостно критиковала скаредно или скудно представленные экшпозиции.
Бонжан, дядя Обскар, Манюэль и Роберт смешались с толпой. Первым участником, встретившимся на их пути, оказался колбасник Мачут. Возле него стояли всего одна стопка блюд, несколько глиняных мисок и набор маленьких чайных чашек.
— У вас вроде бы одно блюдо треснутое, — подозрительно предположил Бонжан.
Это предположение немедленно привлекло внимание тех, кто его услышал, и вокруг Мачута сразу же образовался круг. Колбасник яростно запротестовал:
— Да за кого вы меня принимаете? Это ж надо такое сказать! И потом, какое из них треснутое, ну скажите!
Бонжан ткнул пальцем. Мачут принялся вертеть блюдо во все стороны.
— Ну, что? Треснутое? Где треснутое?
Блюдо было не треснутое.
— Ладно, ладно, хорошо, — успокоили его.
— Не намного же вы раскалываетесь в этом году, Мачут, — не сдавался Бонжан.