— Прежде чем в города да на материк, зэкам документы к деньги понадобятся. А еще одежонка. Ее либо украсть, либо одолжить на время можно. Но у своих. С кем сидели, кто не выдаст, не наведет на след, — говорил гость.

— А когда ж сбежали?

— С неделю назад. Вот и думаю: запоздало мы узнали. Может, эти и убили Тихона. Уж он-то своего никому не отдал бы. В нем я, как в себе, был уверен.

И Дарья испугалась. Она рассказала участковому все. О шагах на чердаке, о физиономии в окне, о том, как слетела с лестницы.

— Потом, ночью, я ничего не слышала, но уснуть долго не могла, — призналась баба.

— Чего ж вчера не пришла ко мне? — посетовал участковый. И, проверив фонарь, предупредил Дашку, что полезет на чердак, чтоб она открывала дверь только на его голос.

Баба повеселела. Теперь не страшно ей. Уж этот бугай, участковый, разберется, что к чему. От него еще никому слинять не удалось. И баба стала прислушиваться, что там наверху творится.

«Вот шаги. Это легавый идет. Потолок под ним трясется. Что такое? С чего матерится? Надыбал кого-то. Вот хорошо!» — подумала баба, но в ту же минуту услышала:

— Дашка! Печь не затопи. У тебя весь дымоход забит. Задохнешься. Погоди, я вытащу тут всякое…

А через час вернулся весь грязный, в саже.

— Говоришь, лестницу убирала? Она на месте была. Правда, держалась плохо. И еще… Впредь не молчи. А на камору замок вешай, когда на работу уходишь. На твоем чердаке беглые жили. Только трое. Двоих с ними не было. Откололись. А может, по дороге убиты. Осторожней будь, — предупредил участковый.

— А я-то им зачем? — изумилась баба.

— Чтоб за Тихона не вздумала взыскать, шум поднимать, как мне кажется, — хмурился он, чутко вслушиваясь в каждый звук наверху. — Спугнула ты их вчера. Ушли. Но далеко не удастся. Где-то поблизости прячутся. Выжидают. Сейчас главное — не упустить, не промедлить. Головорезы. Для таких ничего святого нет…

— И дымоход мне забили зачем-то, ироды, — поддакнула Дарья.

- Уходя, это утворили. Назло. В отместку за то, что в пургу согнала с чердака, не дала пережить, переждать ее. Ну да это — мелкое хулиганство. Конечно, на чердак к тебе они не вернутся. Таков их закон — тайга. Где засыпались, туда не соваться вновь. Суеверные…

- А в окно зачем глазели?

— Сголодались по бабе, — откровенно высказался участковый и добавил: — Средь них онанистов много. Тюрьма их, Дашка, физически рубит. Я не верю в исправление тех, кто родился с кривой душой иль загремел в тюрьму во второй раз. Это пропащая судьба и жизнь. С таких проку нет. Испорченное яблоко все равно сгниет.

— Значит, и я зря живу? — вздохнула Дарья.

— До сего времени беспутно жила. Сама знаешь. А дальше — от тебя зависит. У вас, баб, натура непредсказуемая. Умеете в грязь упасть, но и подняться сможете. Было бы желание, — оглядел бабу участковый и только теперь заметил порядок в каморе. Ничего не сказал. Уйти заторопился. Искать беглецов. Предупредил Дашку: открывая двери, спрашивай, кто стучит.

Участковый вскоре исчез в пурге. А Дашка, одевшись теплее, пошла в барак Тестя. Решила все бугру рассказать.

Тот слушал молча, хмуро. На Дашку не смотрел. Курил. Что- то обдумывал. И бабе казалось, что он не слышит ее, заблудился в собственных мыслях. Она уже хотела уйти, как Василий сказал ей грубо:

— Кобенишься все! Зачем сразу не трехнула? Что о тебе подумают — беспокоило? Какая разница? Семнастка нарисовалась. Вякать надо, коль что приметила! А то растрепалась легавому! Нашла маму родную. Без него некому фраеров найти? Он нам все дело сговняет.

— Прости меня, Василий. Я ж ссыльная. Не знала, что могу завсегда к тебе прийти. Знать теперь буду. Но не кричи. Всю жизнь на меня кричали. Хоть ты остановись.

— Облажалась, да еще поучаешь? Мозги сушишь? — удивился Тесть.

— Я тебя сильным считала. А ты — как все. Мой отец говорил, что кричит только слабый. Голосом нехватку силы и ума перекрыть хочет. И в жизни убедилась, прав родитель, — вздохнула Дарья.

— Во, баба! По душе режет! Ну и хитра, подлюка! — рассмеялся бугор внезапно. И тут же, посерьезнев, спросил: — Лестничка теперь на месте стоит?

— Да. Я и сама ее только сейчас видела. Участковый по ней взбирался.

Тесть поморщился:

— А мурло того, кто подсматривал, запомнила?

- Нет.

- Один и тот же фраер был? Иль разные?

- Не знаю.

— Ну а ростом какой? — злился Тесть.

- Черт его знает. Темно было. Да и смылся тут же, — теряла терпение баба. И добавила: — Тощий он был. Это приметила.

— На баланде жиру не нагуляешь, — ответил бугор, а про себя решил: значит, не фартовые… Тех не приморишь на положняке…

— И еще у него нос чудной. Посередине его вроде вовсе нет. Над губой торчит шишка. А больше ничего. Но, может, мне это показалось в стекле.

— Легавому о том трехала?

— Нет. Не спрашивал он. Знает, кто сбежал. Небось ему все приметы известны.

— А и спросит, так молчи. Усекла?

Дашка согласно кивнула головой.

— Ну а теперь вали домой. И не трясись. Если что — хиляй ко мне. Но, думаю, нужды в том не будет.

Дарья едва вышла из барака, как бугор позвал фартовых. Рассказал услышанное.

— Далеко они не смоются. Пурга пристопорила. Где-то в Трудовом кантуются. Можно было бы чердаки и сараи про- шмонать. Но то занудно. Надо их накрыть быстро. Высовываться вряд ли захотят. Но без жратвы не смогут. Накроют магазин иль харчовку. Вот тут бы их и попутать. На станции стре- мачей надо поставить. И около больнички пусть на шухере будут. Накроем — по своему закону судить станем, — гудел Тесть.

— Липа это все, бугор! Ну зачем зэку в Трудовое переться? Калган, что ль, лишним стал? Здесь не Одесса и не Ростов. Тут мусора. Не слиняешь. Да и на что рассчитывать, если своих нет? Будь они фартовыми, сразу бы к нам прихиляли. А фраера в ходке знают, что бывает с теми, кто законы наши нарушает. И Дашка темнит. Ей везде свое мерещится. Ну, положим, смылись фраера! Пофартило падлам. Почему у Дашки на чердаке объявились?

— Тихона ты пришил иль они? Захлопнулся? То-то! А теперь делайте, что я велел. Хавать и они хотят. А голодное пузо в холод сильней страха допекает. Живо на стрему, куда указано! — посуровел Тесть. И фартовые тут же вышли из барака. Коротко переговорив, разошлись в разные концы села.

Тесть сидел один у окна, насупившись, обдумывая все, что слышал от Дашки, фартовых. Размышлял по-своему: «Мусорам в башку тоже может стукнуть накрыть фраеров на столовой иль магазине. На то ума иметь не надо. Но, завидев стрему из фартовых, захотят обождать, а вдруг смычка имеется, вдруг эти гнусы не случайно прихиляли сюда? Может, позвали их? Иль должок за кем имелся, вот и нарисовались выдавить его. Свой шухер поставить. Чтоб всех разом накрыть. Или, не домозговав всего, решат дождаться, пока мои кенты накроют гастролеров, чтоб своими калганами не рисковать, — закурил Тесть. — На чердаке прижились, падлы. У Дашки. А может, с согласия Тихона, может, он их знал? Но тогда зачем угробили? Он ведь и мог помочь слинять. Если вместе ходку тянули. Хотя вряд ли. Тихон был себе на уме. Вон с Дашкой два с лишним года прожил, а зарплату не давал. На свои башли тянула баба. Оттого и спилась дура, что чуяла неладное. Надежды, опоры в мужике не видела. И, понимая, что временно тот с нею, скатилась вовсе. Коль нужна бы была, сумел бы удержать. По-мужичьи. Ведь удалось с бригадой. А тут с бабой не сладил. Значит, не нужна была… Черт меня дери, да что это я о Дашке тут? Идет она ко всем… — злился на себя Тесть. И мысли его снова перекинулись на сбежавших из зоны: — Лихие, падлы! В Трудовом уже неделю. А кроме Дашки, никто их не засек. Что ж они хавали все эти дни? Даже мои кенты их прохлопали. Ведь магазин или обжорку они не могли миновать. А может, Дашкину кладовку тряхнули? Тихон был запасливый. Надо самому сходить на чердак да глянуть. Хотя легавый все уже заследил. Сыщик недоношенный. Одни мороки от него», — встал Тесть, решив проверить сказанное Дашкой.