Погорячее. И если остался брусничный пирог — тоже тащи. Только подогрей, пожалуйста.

Служанка-карелка сделала изящный реверанс и убежала за чаем.

В гостиной меня уже ждали — за огромным столом пастора сидели мой брат Петя, его слуга Шашин, Чен, барон Чумновский со своим братом, Соколов и Пушкин. Тут же стояли еще две потрясающе красивые негритянки в военной форме с золотыми эполетами, а еще негр-мужик в такой же униформе и с автоматом.

Я прежде всего кивнул Пете и Шашину, потом принялся яростно жать руки Чумновским, морщась при этом от отвратительного зловония, которое распространяли чумные бароны:

— Рад вас видеть в добром здравии, господа! Клянусь, у Петропавловки вы показали себя самым лучшим образом! Я одержал победу лишь благодаря вашему мужеству!

Вообще это было не совсем правдой, отряд Чумновских у Петропавловки был разбит почти полностью, более того — в отличие от отряда Таисии Кабаневич, Чумновские дали спецназовцам оттеснить себя к воде, как следствие почти всех их людей постреляли с катеров бойцы узурпатора.

Но барону моя похвала пришлась по вкусу, его уродливая жабья жирная рожа расплылась в улыбке:

— Рад быть вам полезным, барон! Надеюсь, что мы с вами еще одержим множество побед!

— Не сомневаюсь, Ваше Благородие. Кстати, я больше не барон. Нагибины теперь — Великие Князья. Так-то.

— Ох, поздравляю, — Чумновский охнул так яростно, что меня обдало зловонием из его пасти.

Во рту у толстяка вроде копошились какие-то зубные глисты, а в волосах его брата Владимира Перийатовича вообще ползали тараканы. Я надеялся, что ни один из них не сбежит с головы барона — было бы неудобно напустить сельскому пастору в дом тараканов.

Покончив с Чумновскими, я протянул руку Чену.

— Ну здравствуй, лаовай, — поприветствовал меня китаец, он выглядел совершенно здоровым и был в новом безупречном черном костюме.

— Здравствуй, Чен. Ты отлично справился. Никто другой бы так не смог!

— Красивые слова оставь для русских магичек, лаовай. А мне ты обещал два миллиона рублей. Вот их я хочу получить. А не твои сладкие речи, слова — это ветер.

— Никаких проблем, Чен. Я всегда делаю то, что обещал.

Я тут же перевёл Чену деньги. Тот не поблагодарил, даже не изменился в лице. Только едва заметно кивнул и уселся за стол.

Последним я поприветствовал Пушкина, этот парень встал из-за стола, чтобы пожать мне руку, лениво и вальяжно, как будто он сам уже Император Франции, не меньше.

И прикид Пушкина вполне соответствовал его новой манере поведения — на потомке поэта был алый мундир, расшитый золотыми нитями, какие-то ужасные ботфорты, черные в белых пятнах, шелковые черные штаны и черная же сорочка. На шее у Пушкина болтался огромный золотой круглый кулон, видимо символизировавший его фамильный герб — пушечное ядро. На руке у Пушкина имелись часы, разумеется, золотые и швейцарские.

Я пожал пафосному АРИСТО руку:

— Вижу, ты нашёл, как потратить заработанные тобой два миллиона. И когда только успел?

— А то, — горделиво ответствовал Пушкин, — Я встал пораньше и сделал заказ в самом дорогом ателье Петербурга. Еще и доплатил за срочность. Ну и еще накинул одному Кабаневичу, который с красной бородой, чтобы он мне всё это сюда доставил. А знаешь сколько стоит мой шмот, Нагибин?

— Страшно подумать, — процедил я.

— Полляма рублей, — бросил мне Пушкин, как бы невзначай.

Потом он достал из кармана сигару и тут же закурил, щелкнув золотой зажигалкой.

— Ты ж вроде не курил, Пушкин…

Пушкин закашлялся от ароматного дыма, и только потом объяснился, снова разваливаясь на стуле:

— Мда, но это сигара за двадцать тысяч рублей, Нагибин. Из запасов самого Инки. Я купил её на американском аукционе…

— Понятно, — вздохнул я, — Своей нищей семье ты денег, конечно, не отправил…

— Я отправил, Нагибин! — оскорбился Пушкин, — Вот только мой отец их брать отказался! Он не хочет денег, Нагибин. Он хочет пилюль!

— Пилюль? А, ну да…

Я вдруг вспомнил, что батя Пушкина и правда был в списке людей, покупавших пилюли у моего отца. Мне вдруг стало интересно:

— Слушай, а что за пилюли нужны твоему бати?

— Я не помню, какого они цвета, — ответил Пушкин, — Но он всегда заказывал пилюли, которые дарят поэтическое вдохновение. Он просто хочет быть, как Александр Сергеевич, наш предок, понимаешь? Но стишки у него — полное говно и графомань, если честно. Что с пилюлями, что без них. Кстати, о том, что мой отец жрёт твои пилюли, Нагибин, я сам узнал только сегодня. Он это скрывал. Даже от мамы.

— Ну что же… — вздохнул я, — Я сделаю твоему отцу пилюли, совершенно бесплатно, естественно. Самые лучшие, чтобы он сожрал их и махом накатал «Руслана и Людмилу». Или «Медного Всадника», как минимум…

Ведя беседу с потомком поэта, я все время невольно бросал взгляды на негритянок, стоявших по бокам от стула, на котором восседал богатенький Пушкин.

Не глядеть на них было довольно тяжело — обе были красавицами, высокими и стройными, но с большой и упругой грудью. И дорогая черная облегающая униформа, отделанная золотыми нитями, делала девиц еще краше. На шевроне у каждой из барышень имелся герб — черное пушечное ядро Пушкиных.

— Только не говори, что это твое ЧВК, Пушкин, — произнес я, не выдержав.

Я понял, что давать Пушкину сразу столько бабла мне точно не следовало. У парня, прыгнувшего из грязи в князи, судя по всему, башню снесло.

— Да, это моя ЧВК, — гордо подтвердил Пушкин, — Обе девушки — бывшие офицеры Эфиопской армии. Первую зовут Алессия, вторую Эрика. Обе участвовали в Египетском пограничном инциденте, между прочим… Мало кто из русских АРИСТО может похвастаться такими бойцами!

Девушки явно не говорили по-русски, но, услышав свои имена, на всякий случай покивали.

Я же окончательно вышел из себя:

— О, Господи… Пушкин! Друг, братан… У тебя же в клановом ЧВК был буквально один боец — вот этот негр, который сейчас стоит рядом с твоими красотками. Один! А теперь у тебя их три! Тебе следовало нанять пару десятков русских парней и нормально их вооружить — винтовками там, автоматами! Но нет, это же слишком просто и неинтересно, понимаю! Поэтому ты нанял себе самых дорогих бойцов, каких только можно — молодых баб, еще и эфиопских, еще и ветеранов. И вооружил их… Бля, чем ты