Однажды Битов сидел в очереди в унылом казенном доме, в белом коридоре. Дверь кабинета открылась: «Пушкин кто? Кто Пушкин, спрашиваю?» Битов, по свидетельству очевидца, смутился, завис и долго смотрел на женщину в белом халате, пока она не захлопнула дверь… Не только своей судьбой Битов попадает в пушкинскую жизнь, но и Пушкин в переломные минуты вторгается в битовскую жизнь, посылает весточки, знаки присутствия. Любовь Игоря Одоевцева к Пушкину Битов назвал «безответной» – его собственные отношения с Пушкиным построены на взаимности.

Слово дает нам такое счастье и такую муку – переживать чужую жизнь как свою. «Сии листы всю жизнь мою хранят», – сказал Пушкин, и вот по этим листам мы можем читать его жизнь как текст, что и делает Битов всю свою жизнь. Что он выбирает из биографии Пушкина? Или это она его выбирает? В каких своих точках она выбирает именно его, чтобы быть понятой? Благодаря Битову теперь все уже знают про зайца, перебежавшего дорогу Пушкину в декабре 1825 года и тем предотвратившего его участие в восстании на Сенатской площади. Для Битова за анекдотом стоит момент выбора пути, важнейший момент в жизнестроительном деле художника. Но больше всего Битов написал о последнем пушкинском годе и о смерти, читая и смерть как текст и усиливаясь понять пушкинскую жизнь тем единственным способом, каким можно ее понять, – с конца. Подходы тут у него – разные, результаты – неожиданные. Так, неожиданным был результат битовского сопоставления двух независимых текстов – письма Жуковского о последних пушкинских днях и пушкинского описания смерти Петра I. Битов сказал осторожно, что эти параллели «наводят на мысль». Осмелюсь продолжить – они наводят на разные мысли, и, в частности, на ту, что слово, сказанное не всуе, оплачивается жизнью, совпадает с судьбой, получает пророческую силу во времени. Это знал Пушкин, это знает Битов – «такова цена непрерывности текста русской литературы» (Битов, последние слова книги «Моление о чаше. Последний Пушкин»).

В заключение дадим слово самому старшему из битовских героев-пушкинистов – Модесту Одоевцеву:

Ведь не “дорога свободы”, а дорога – свободна!.. Дорогою свободной – иди! Иди – один! Иди той дорогой, которая всегда свободна, – иди свободной дорогой. Я так понимаю, и Блок то же имел в виду, и Пушкин… Куда больше. Понять – можно. Немота нам обеспечена. Она именно затем, чтобы было время понять. Молчание – это тоже слово… Пора и помолчать» («Пушкинский дом», с. 354).

Мы не были закадычными друзьями, встречались не часто, но очень долго по сроку знакомства.

Битов был из тех редких особей, которые инстинктивно брезгливы и осторожны во взаимоотношениях. Не от фанаберии, а от обратно-противоположного, от стеснительности. Потому что не хотел нарываться на глупость и пошлость.

Это не одиночество, это фильтрованное существование в так называемом обществе.

В тот майский день, что на снимке, грех было не выпить за Победу… Мы выпивали с Битовым не часто, но и не раз. Делали это исключительно со взаимным удовольствием, когда-то помногу, потом поменьше, потом мало. Не от осмысления вредности алкоголизма, а от спидометра возрастных возможностей. Как-то, помню, в прошлом тысячелетии, сидя в ресторане ЦДЛ, после какого-то моего внешне успешного выступления, Андрюша сказал грустно: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?..»

Он, правда, сказал не «не надоело», а иначе. Но уместно ли это ёмкое выражение в интеллигентном издании?.. Хотя, по сути, продавать книги с грозными предупреждениями – ловкий коммерческий ход. Вот книга закатана в целлофан с огромной наклейкой 18+ и на весь «супер» раскинута надпись: «Здесь используются мат и нецензурные выражения». Сам видел в книжном магазине очередь пятиклассников за этой литературой… Книга об Андрее Битове обойдется и без такого пиара…

Русская словесность, как уходящая натура, говоря кинематографическим языком, превращается в легенду. Ее все реже читают, а только вспоминают. Вот у Хармса: «В лесу меж сосен ехал всадник, храня улыбку вдоль щеки»… Или у Энтина: «Затянуло бурой тиной гладь старинного пруда, что ж ты, милый Буратино…» и т. д. Срифмовать «Бурой тиной» с «Буратиной» – и можно больше ничего не создавать…

Но Битов! В одном из его текстов парень обнимал любимую девушку пиджаком – нежнее и образнее не придумаешь. Не скажу, сколько лет помню свое изумление по поводу этой битовской девушки, этого пиджака и этого объятия… И так у него повсюду – обмираешь от точности, от простых, а иногда и очень простых пропущенных тобою вещей…