следует предположить, что она появилась не вопреки кризису империи, а как раз благодаря ему. Иными словами, изу-чение светских наук и особенно астрономии внезапно было признано полезным для государства и достойным одобрения Церковью. Как объяснить эту довольно заметную перемену в официальном курсе?

Во-первых, тут следует подчеркнуть, что Стефан Александрийский, как и его предшественник Иоанн Филопон, был убежденным христианином и искусным богословом, хотя и весьма схоластического направления. Это следует из рассказа «Хроники» Дионисия Телль-Махрского о той роли, которую сыграл некий «софист Стефан» в христологических спорах, сотрясавших монофизитскую общину Александрии около 581 г.[109] Этот Стефан, монофизит по происхождению, убедив себя собственными силлогизмами в двойной природе Христа, перешел на сторону халкидонитов. Здесь еще раз следует отдать должное Ванде Вольске-Конюс, которая показала, что данные сирийского хрониста заполняют пробелы в биографии Стефана Александрийского.

Итак, вместе с ней можно допустить, что именно искусность и, прежде всего, гибкость Стефана в области богословия и обратили на него внимание патриарха Сергия, стремившегося найти формулу для примирения монофизитов и халкидонитов. Поэтому патриарх якобы «попросил у него… помощи в обучении молодых клириков, способных продвигать новую политику сближения между монофизитами и православными»[110]. Напомним, что несколько представителей восточной иерархии, причем как монофизитской, так и халкидонитской, получили свое образование именно в Александрии.

Астрология в образовательной программе VII в. Таково было, несомненно, намерение патриарха, но этого еще недостаточно, чтобы объяснить очевидное значение астрономии среди всех предметов, которые Стефан преподавал в Константинополе, а также интерес к ней у императора Ираклия. Все это легче понять, если установить связь между данным фактом и трактатом об исчислении времени, написанным в 630 г. или вскоре после этого в форме всемирной хроники[111]. Последние записи в этой «Пасхальной хронике» глубоко проникнуты официальной идеологией того времени, из чего можно сделать вывод, что ее автор занимал некий важный пост, предположительно в клире Великой церкви, и трудился с одобрения императора и патриарха, а еще не был ярым халкидонитом. Его технические навыки позволяют, кстати, предположить, что он изучал квадривиум; но где, как не у Стефана Александрийского, поселившегося в Константинополе еще до 619 г.? Заметим попутно, что именно Стефану Александрийскому приписываются прототипы тех хронологических таблиц, которые имеются в одном из старейших сборников астрономических текстов — Leid. BPG 78: первый список императоров завершается здесь Фокой (602–610), а список консулов заканчивается на 630 г.[112] Эти таблицы, современные «Пасхальной хронике», указывают на то же увлечение хронологией. Весьма показательно, что они встречаются в контексте рукописной традиции «Подручных таб-лиц» Птолемея, которая, несомненно, восходит к Стефану.

Таким образом, изучение астрономии в VII в., по-видимому, отвечало официальной задаче установления — причем с идеальной точностью — календаря пасхального цикла и хронологии мировой истории. За «Пасхальной хроникой» последовали еще два трактата, посвященных исчислению времени, но довольно частных: трактат Георгия Монаха (638 г.)[113] и трактат Максима Исповедника (641 г.[114]). Официальный проект был направлен на внедрение усовершенствованной системы календаря, которая заменила бы собой разнообразные хронологические системы разных сообществ. Таким образом, он был частью политики примирения, которая примерно тогда же продвигала догматы моноэнергетизма и монофелитства. Но цель этих хронологических разысканий не так понятна, если она касается только прошлого. Поэтому можно задаться вопросом, не были ли они обращены и на будущее и не использовалось ли изучение астрономии для предсказания грядущих событий. Другими словами, они готовили своих последователей к занятиям астрологией, как то предполагает автор Гороскопа ислама в своем предисловии. Не для нужд ли христианизированной астрологии, изучающей цель Провидения в движениях небес, наука Стефана Александрийского и была признана реально полезной для ромейской державы, сражавшейся с империей Сасанидов в «последней великой войне Античности»?

Как бы необычно ни выглядела эта гипотеза, мне кажется, что ее подтверждает сумма косвенных свидетельств. Можно с уверенностью утверждать, что астрология была частью того «математического» образования, которое Стефан привез из Александрии в Константинополь.

Как мы видели выше, александрийская школьная программа VI в. включала в себя занятия по учебнику Павла Александрийского, где кратко излагался метод Птолемея и других классических авторов. Речь идет о свидетельстве некоего языческого преподавателя, вероятно, Олимпиодора, датированном 564 г.; к нему примыкает указание его христианского преемника, Псевдо-Илии, преподававшего вдали от Александрии[115]: Ванда Вольска-Конюс доказала, что Псевдо-Илия — не кто иной, как Стефан Александрийский[116]. Наши скудные знания об учениках Стефана дают косвенные подтверждения этому. Анания Ширакаци сообщает касательно библиотеки своего учителя Тихика в Трапезунте, что «у него были книги, доступные для всех, и тайные книги, книги других народов и книги по искусству, книги по истории медицины и хронологии»[117]. Эти «тайные книги», согласно Вольской-Конюс, были книгами по астрологии и алхимии. К этому описанию познаний ученика Стефана, причем того самого, которым патриарх хотел заменить его учителя, можно добавить свидетельство об архиепископе Кентерберийском Фео-доре из Тарса, чье византийское образование было недавно прояснено[118]. По словам Беды Достопочтенного (Historia Ecclesiastica IV, 2), Феодор преподавал математику и астрономию. Такую программу подтверждает и один из его англосаксонских учеников — Альдхельм, который добавляет, что Феодор был сведущ в искусстве астрологии (astrologiae artis peritiа) и умел составлять сложные гороскопы (perplexa oroscopi computatio)[119]. Феодор находился в Константинополе тогда, когда там преподавал Стефан. Таким образом, весьма вероятно, он приобрел свои астрологические и астрономичес-кие познания у этого знаменитого преподавателя.

Ираклий и персидская астрономия. Как мы видели, сотрудничество Стефана Александрийского с Ираклием связало имя этого императора с астрономическими трудами этого философа. И тут можно задаться вопросом, а не нашло ли это сотрудничество отклика и в той традиции, которая представляет Ираклия знатоком астрологии и алхимии. По словам франкского летописца VIII в. Фредегара, этот император, весьма образованный астролог, якобы предвидел опустошение империи обрезанным народом. Чтобы предотвратить это, он приказал крестить евреев на территории империи, поручив славному королю Дагоберту сделать то же самое во Франции: к сожалению, астролог ошибся касательно того, кто такие эти обрезанные[120]. В трех рукописях Ираклий появляется и как автор бронтология, т. е. книги о предсказании по грому[121], а у арабов он так же, как и СтефанВизантийский, пользовался репутацией алхимика[122]. Фигура императора — астролога и алхимика, может показаться еще менее правдоподобной, чем фигура его философа, занимающегося такими предметами. Но разве оттого репутация одного не повышает доверие к репутации другого, так как отражает сотрудничество настолько тесное, что воспоминания о них обоих смешались? Отметим,