Пока говорил, мужчина ласково поглаживал коня-топтыгина – словно здоровался с ним, а не с Эдом. Потом хлопнул коня по боку, энергично, резко, как делают только люди, хорошо ладящие с животными. Эд смахнул с глаз слезы. Мужчина медленно наклонился к нему, и Эд увидел, что он улыбается.

– Алексей Крузович, большинство зовет меня Крузо, кое-кто из друзей – Лёш, от Алексей, то есть от Алёша, Алёша – Лёш.

Он с улыбкой забрал у Эда резачок и, словно слепого, повел его с площадки внутрь «Отшельника». Эд отчетливо ощущал на плече легкий нажим. После Г. (стало быть, уже больше года) никто к нему подолгу не прикасался, и он отвык от этого, вернее, не мог выдержать, а потому, когда мужчина отпустил его, почувствовал себя едва ли не потерянным.

– Спасибо, – сказал Эд, глядя в пол, на большее его не хватило, да и за что он благодарил?

С виду Крузо не примешь ни за русского, ни за немца из России, ни за русского из Германии. Волосы у него черные, до плеч, работая в судомойне, он связывал их в хвост. Из-за хохолка над лбом зачесанные назад волосы укладывались наподобие темного, поникшего петушиного гребня. Забавность этого зрелища сглаживал серьезный взгляд; да и вообще, когда стоишь перед Крузовичем, ничего смешного в нем не видишь. Нос тонкий, угловатый, лицо длинное, округлое, чуть ли не совершенный овал с крупными щеками, брови почти прямые, вдобавок смуглая кожа – Крузович походил скорее на венесуэльца или колумбийца, который вот-вот достанет свирель и заиграет один из своих упрямо-печальных волшебных напевов.

Судомойня представляла собой узкую пристройку – плиточный пол, тонущий в сумраке проход в ресторанный зал и открывающаяся в обе стороны дверь на кухню.

– Наша подсобка, – сказал Крузо.

Слово прозвучало многозначительно, он словно бы намекал на что-то еще. Под высоко расположенными окнами стояли две большие раковины из коричневого фаянса и еще две поменьше, стальные. Вода лилась из коротких резиновых шлангов, проволокой прикрученных к кранам. Раковины стояли попарно рядом друг с другом (одна фаянсовая, одна стальная), между ними – стальные столы для посуды. На противоположных стенах развешены ржавые полки с кастрюлями, черпаками и столовой посудой. Пол грязный, скользкий. Некогда красно-коричневые плитки примирились с грязью, покрылись серой пленкой. Кое-где они были разбиты, кое-где вообще отсутствовали, пустые места в узоре замазали цементом. Сквозь грязные оконные стекла проникал тусклый свет.

– Мы тут работаем руками, голыми руками, – подчеркнул Крузо, протянув к нему открытые ладони, словно в доказательство полнейшей искренности. Но то было лишь начало первого инструктажа, первая лекция Крузо. Эд видел множество строчек, длинные, большие, замысловатые рассказы, ожидающие, чтобы их прочитали и поняли, а вдобавок широкие, квадратные ногти…

– Покажи-ка мне свои руки!

Эд нерешительно показал.

– Стой так. – Крузо взял с подоконника лимонадную бутылку и вытряхнул на тыльные стороны Эдовых рук немного густой беловатой жидкости. – Руки не студенческие, – проговорил Крузо, резко развел ему пальцы и принялся с такой силой разминать кости, что Эд едва не вскрикнул. Но рот словно зашнуровали. Никто и ничто не заставило бы его сейчас дать слабину.

– Смазка, хорошая чистая смазка, как говорят официанты. А Рембо твердит, что с годами эта штука не убывает… – Крузо серьезно улыбнулся ему. Под конец он поднял правую руку, словно собираясь принести клятву, но в итоге лишь соединил кончики пальцев, большого и указательного. – Точная хватка, понимаешь? Большой и указательный пальцы внезапно находят друг друга, и начинается очеловечивание обезьяны, задолго до первого слова… – Он шагнул к одной из раковин и по локоть погрузил руки в воду. Кисти рук кружились в жиже, перемешанной с желтоватой пеной, что-то там делали, причем ему определенно не было нужды особо туда смотреть.

За работой Крузо, который был на голову выше Эда, носил черную майку, с большим вырезом и широкими проймами. Когда он наклонялся вперед, майка оттопыривалась. Грудь у него была волосатая, кожа загорелая. Бедра он повязывал полотенцем, наподобие передника. На ногах мокасины, блестящие от влаги.

Фаянсовая раковина для грубой посуды (кастрюль, сковородок, мисок) и стальная, для обеденной, находились на Эдовой стороне – «твоя сторона», объявил Крузо, доверительно и без тени иронии. Эдова сторона располагалась у прохода в ресторанный зал, у небольшого, слегка покатого коридора, по которому официанты – нередко бегом – приносили посуду и оставляли на столе. Крузо называл этот проход посадочной полосой, где необходимо соблюдать определенные правила.

На стороне Крузо располагалась раковина для столовых приборов, которые надо было как можно дольше отмачивать, чтобы затем, без промежуточных операций, то есть за один заход, перемыть и отполировать.

– Иначе у тебя ничего не выйдет, – сказал Крузо и снова ему улыбнулся. А зачем мне пытаться, подумал Эд, но еще прежде чем в голове сложился вопрос, почувствовал в груди тепло доверия и симпатии.

Поскольку при таком одноэтапном процессе обычное посудное полотенце мигом промокнет и перепачкается, использовали простыни, огромные, столетней давности простыни и пододеяльники времен давнего «Отшельника»; конец такой простыни забрасывали на плечо или повязывали на бедра, в точности так, как Эд однажды ночью видел во дворе… Поэтому работу у раковины со столовыми приборами называли также «игрой в римлянина». По словам Крузо, популярностью «римляне» никогда не пользовались, только у Кавалло они котировались «по высшему разряду». Эд уже успел усвоить, что Кавалло – один из трех официантов.

Некоторое время Крузо оставался на Эдовой стороне, чтобы все как следует объяснить. Эд, его ученик, стоял рядом, стараясь ничего не упустить. Мастер выловил на дне вторую, особую щетку, которую намеревался продемонстрировать Эду. В избытке рвения Эд тоже полез в раковину. Крузо мгновенно перехватил его руку и на секунду задержал под водой – вероятно, рефлекс или внезапная судорога, мимолетная эпилепсия. Эд тотчас извинился.

Короткими и четкими фразами, обращенными наполовину в раковину, наполовину к Эду, Алексей Крузович разъяснял согласованность рабочих сфер «Отшельника» (буфет и ресторан, пивная на террасе, судомойня, номера и столовая для заводских отпускников), называл кой-какие имена (Эд никак не мог их сразу запомнить), а попутно одним-единственным движением извлек из воды целую стопку обеденных тарелок. И одного-единственного, как бы замедленного поворота сильного запястья оказалось достаточно, чтобы поместить все эти тарелки на большую, в пятнах ржавчины проволочную подставку.

Словно обнаружив ее только сейчас, Крузо пристально посмотрел на подставку.

– Надо бы сделать еще несколько, побольше и получше. – Голос звучал устало и вместе с тем решительно. – Приходится самим о себе заботиться. О себе и о пилигримах, для себя и для них обеспечивать работу всего предприятия, ведь это наш насущный хлеб.

Эд бы с радостью поддакнул, но не хотел показаться смешным. Он ничего не знал о подставках-сушилках и их изготовлении, а уж тем паче о том, кого Крузо подразумевал под «пилигримами».