Однажды подруга привезла мне шоколадный торт. Красивенький, круглый – я отнесла его в палату с планами съесть с соседками после обеда. Вот только есть его оказалось решительно нечем. Из столовой ничего не вынесешь, а домашние ложки отобраны. Собравшись с духом, я отправилась к Ирине Маратовне. После недолгих поисков моя ложка нашлась в одном из запертых ящиков. Я уже победно держала её в руке, когда медсестра вдруг предложила:

– А давай я тебе взамен несколько пластиковых дам.

– Думаете, я ей себе глаз выколю? – смеюсь я. – Или кого-нибудь по лбу бить буду?

– Нет, с помощью такой ложки можно открыть все наши двери.

Мысли о дерзком плане побега с тортом под мышкой на секунду засветились хитрым огоньком в моих глазах. Этого оказалось достаточно, чтобы Ирина Маратовна выхватила ложку из моих рук и закрыла её обратно на ключ в шкаф.

Тут надо объяснить, по какому принципу запираются все двери. Ванная комната, дверь на этаже, процедурный и лекарственный кабинеты лишены дверных ручек. Вместо них – лишь отверстия, в которые персонал вставляет что-то между железной дверной ручкой и ключом. Подобную систему можно встретить в поездах метро в дверях между вагонами. Вот и была открыта тайна запрета на ложки, осталось узнать, что не так с ватными палочками (вдруг они открывают вход в Нарнию? Ну, или хотя бы в Тайную комнату).

Со своей ложкой я попрощалась, взамен получила обещанные пластиковые.

– Во, держи! – помпезно вручили мне набор ложек. – Их столько, что и застрелиться можно!

Как по мне, так это отличное напутствие в остром суицидальном отделении.

Я угостила тортом всех соседок, никто не отказался. Даже вошедшая в нашу палату новенькая. Она благодарно взяла самый маленький кусочек и аккуратно присела на край моей кровати. Доев, она кивком ещё раз поблагодарила меня и ушла.

Вскоре в коридоре послышалась музыка. Это был не привычный Басков, не начало вечернего шоу и даже не репортаж с места событий. Это было пианино.

Словно очарованные гамельнским крысоловом, психи выглядывали из своих палат и шли на звук.

В зоне общего отдыха новенькая девочка оживляла инструмент. Мы сгрудились вокруг и молча слушали, боясь спугнуть. Но вскоре музыка прекратилась, девушка закрыла крышку пианино и грустно вздохнула:

– Пианино не расстроено, оно плачет навзрыд.

Вся ситуация казалась настолько театральной, что большая часть психов почувствовали себя неуютно и поспешили обратно в палаты. Я же пыталась уговорить девушку поиграть ещё. Неожиданно она взяла меня за руки и уже собралась что-то сказать, как сбилась и произнесла другое:

– У тебя такие ладошки холодные.

– Да у меня всегда так, – ответила я, а девушка начала согревать их своим дыханием.

– Это всё от сердца. Оно у тебя очень горячее.

Мне было неловко от такой близости с незнакомым человеком, и я прикидывала различные планы побега. Но девушка сама оставила в покое мои руки и спросила:

– Я тебе мешала сегодня спать? Прости.

– Что? Нет, я тебя впервые вижу.

– Я кричала ночью.

– Не слышала, меня рвало всю ночь, – призналась я.

– А у меня был медицинский нервоз.

Я не знаю, что это за нервоз такой и существует ли он вообще, но пианино мы больше не слышали. Позже я узнала, что через три дня Юлю (так её звали) перевели в другую, более строгую психушку.

* * *

Навещая меня в больнице, мои друзья не уставали удивляться персоналу и пациентам:

– Эта девушка тоже здесь лежит? А выглядит совершенно нормальной!

Переступая порог психиатрической клиники, многие ожидали увидеть эдаких девочек из фильма «Звонок» с отросшими чёрными волосами, босых и с потусторонним взглядом. Некоторые признавались, что до приезда опасались буйных психов в смирительных рубашках, а в самой клинике озирались в поисках пациентов, монотонно бьющихся головой о стену.

Удивлялись они и тому, что не находили в каждом углу по матёрому мужику в белом халате со шприцем наготове. Вместо них входную дверь посетителям открывала вежливая пожилая медсестра небольшого роста.

Недостаточная осведомлённость людей, которые ни разу не сталкивались с психическими заболеваниями, формирует вокруг психиатрии ложные представления, штампуя ярлыки и спекулируя понятиями. Такие люди заведомо отвергают больных, считая их чуждыми, абсолютно неадекватными окружающей реальности, и ещё больше усугубляют их состояние.

Пациентов уже давно не лечат ледяным душем из шланга, не вырывают зубы с убеждением, что там кроется корень болезни, не прибегают в лоботомии. Прошли даже страшные времена советской карательной психиатрии. Современные лекарства и реабилитационные программы дают большинству психов вести обычный образ жизни, являясь полноценной частью социума. Однако положение больного до сих пор драматизируется, а образ психушки овеян ореолом мучений и страха.

Стигматизация не позволяет «здоровым», нормотипичным, воспринять даже самого «лёгкого» пациента психиатрической клиники как равного и полноценного. Такие суждения затрудняют жизнь больных, способствуют возникновению в обществе неблагоприятных условий и тормозят развитие психиатрии как науки.

Психические заболевания зачастую диктуют больным условия жизни, создают множество проблем и причиняют болезненные переживания, как им самим, так и их родным. Но болезнь не характеризует личность целиком и не диктует свои цели.

Я продолжала своё лечение в больнице и убеждалась, что пациенты психушек мало чем отличаются от тех, кто «снаружи». Им просто приходится больше бороться.

У нас было 2 психиатра, 5 психологов, 1 психотерапевт, 4 физиотерапевта и целое множество медсестер всех сортов и расцветок, а также терапевт, невролог, окулист, гинеколог, массажист и рой санитарок; гора антидепрессантов, нейролептиков и всего такого, всех цветов, а ещё вагон корректоров, декалитр чая, ящик раскрасок, пол-литра компота, арт-терапия и две прогулки в неделю. Не то чтобы это всё было так необходимо в депрессии, но раз начал из неё выходить, то иди в своём увлечении до конца. Единственное, что меня беспокоило – это всеобщее уныние. В мире нет никого более беспомощного, безответственного и безнравственного, чем человек в глубокой депрессии. Но я знала, что довольно скоро мы сможем вылечиться.

Шутки шутками, но в больнице, где я лежала, к болезни и правда подходили комплексно. При поступлении я сдала кровь и мочу, мне сделали кардиограмму. И через 2 недели всё повторили для отслеживания изменений в ходе лечения. Медсёстры часто проверяли пациентам давление, а врача интересовало не только твоё психическое состояние, но и твой стул. Стул, кстати, одна из наиболее насущных проблем при лечении в психиатрических больницах. Диарея и запоры – вечные спутники психотропных препаратов. Доходило до какого-то безумия: бывало, что толпа девочек мучилась непроходимостью кишечника неделями, а рассказать об этой деликатной проблеме своему лечащему врачу бедные страдалицы стеснялись. Очень важно понимать следующее: последнее, о чём стоит думать в больницах, причём в любых, – это стеснение. Запор, тошнота, задержка мочи, сыпь – обо всём этом стоит говорить с врачом.