Гильберт проснулся от толчка в спину. Уже рассвело. Японец хотел незаметно отдалиться, видимо, справить нужду, ремень оказался слишком короток, и Йоса попытался незаметно выскользнуть из петли, но при этом упал и получил как раз то, чего пытался избежать: привлек внимание Гильберта. Тот встал, убрал ремень в сумку и стал распутывать путеводную ленту, которая при свете дня снова стала желтой, в отличие от чужих синей, зеленой и желто-черной.

Не останавливаясь, они добрались, следуя за лентой, до протоптанной тропинки, повернули на официальную дорожку, к парковке и к автобусной остановке. Автобус скоро появился. Они стояли на самой обочине, мимо не проедешь. Автобус замедлил ход, но не остановился. Йоса вздохнул. Этот тот же водитель, что вчера, объявил он. Он их узнал. И принял обоих за призраков. Из этого леса никто не возвращается. Им пришлось провести на остановке три часа. Следующий автобус отвез их на вокзал, где они сели в поезд на Токио.

Теоретически они проехали мимо Фудзи, мимо величественной горы, символа Японии, день назад. Железнодорожная ветка из Токайдо ведет в Токио с юга, и при ясной погоде по дороге открывается прекрасный вид на Фудзи. В железнодорожной компании есть даже такая реклама: экспресс «Синкансэн» на фоне спящего вулкана под красным закатным солнцем — компания предоставляет панорамные вагоны со стеклянными стенами и вертящимися креслами.

Когда ехали туда, Гильберт не искал гору глазами специально, проглядеть такое вроде как невозможно, но из леса Аокигахара Фудзи было не видно, деревья всё загораживали. Теперь, на обратном пути, накрапывал дождь, местность заволокли облака и туман, Гильберт видел только подножия гор, вершины были в тумане, и что — одна из них Фудзи? Если да, то у подножия своего Фудзи ничем не отличается от прочих гор, поросших лесом, и отличить ее от других может лишь тот, кто ее уже знает, кто достиг определенной степени духовного развития, а не тот, кто следует банальному путеводителю и ищет снежную вершину, традиционный силуэт, царственный блеск и совершенство.

Йоса скорчился на мягком сиденье и уснул, крепко обняв свою сумку. Сейчас самое время — поглядел бы на Фудзи, спутнику бы ее показал, поразмышлял бы о ней, почитал бы о ней из своего путеводителя, как экскурсовод принес бы пользу, но нет, Йоса — случай безнадежный.

Подошел проводник, Гильберт поинтересовался, когда будет видна Фудзи. Проводник с готовностью дал точнейшую справку. Он привычно закивал, назвал время с точностью до минуты, когда они будут проезжать Фудзи. Потом засомневался и прибавил еще минуту, многословно извинился, что поезд опаздывает на 30 секунд, но пообещал, что еще нагонит.

Гильберт напряженно следил за стрелками своих часов, за десять минут прилип к стеклу, уставился в моросящий дождь, каплями сбегавший по стеклу, и хотя он был уверен, что в упорядоченной Японии можно стопроцентно доверять указаниям времени, он все же не мог исключать, что его часы незначительно отстают или торопятся, поэтому для надежности он и не сводил глаз с пелены дождя; почти двадцать минут он напряженно глядел в туман, но зацепиться взглядом было не за что и никакой Фудзи видно не было.

Учиться умирать. Это путешествие — не что иное, как попытка «отдалиться от» и «приблизиться к», сосредоточиться на пространстве, которое получится в результате. Движение, которое определяет экспансию духа, в промежутке между «здесь» и «сейчас», и пока дух, как многие надеются, приходит в состояние покоя, пока упорядочиваются мысли, замедляется вихрь вещей, возвращается к своему исходному образу — уже забытому — пространство, где можно уловить и познать неопределенное и неведомое — то, что постоянно меняется. Человек следует за малейшими сдвигами, за иллюзорной образностью и фигуральностью, надеясь разобраться в совершенно незримом, в собственном Я.

Гильберт рассматривал спокойное лицо спящего японца, который прижался щекой к спортивной сумке, и почувствовал вдруг безмерное разочарование. Фудзи не видно, японцу, судя по всему, наплевать, поездка в лес самоубийств была бестолковой, истлевшие одежды покойников и разрозненные части скелетов при всем желании нельзя назвать достопримечательностью. В груди у него поднимались разочарование и досада, перетекли в голову, как туман, и парализовали всякую умственную деятельность.

Очнулся он уже в гостинице, в номере с белыми кубами. Они приехали вечером, прилегли и тут же потеряли сознание. Гильберта по-прежнему терзала досада. Каждое движение давалось с трудом, все тело болело, как будто он лежал на куче кривых веток. Йоса шумел в ванной, под дверью клубился пар.