Младенца-первенца[67], свое дитя не пожалевши,

Во утешенье взяв лишь меч. Но Иисус, пришедши,

Взял в долонь меч и острие вдруг затупил любовью.

Сестру Шеолову смирил – Горячку обездвижил,

И теща поднялась Петра, и здравие стяжала[68].

Шеол же в немощь тут же впал из-за целений Божьих,

Из-за чудес, что Иисус свершил по милосердью.

16

Провозглашает доброту всем Иисус священный,

Сын Справедливого Отца приносит справедливость.

А для меня вся доброта Его – одно мученье.

Ведь ревность черная всегда мила мне и любезна,

И радость для меня дарит. Ведь пролилась когда-то

Кровь первая из-за нее… И в чем моя ошибка,

О Сын Марии, для чего ж Ты повелел всевластно:

„Не емли гнев на своего ты родича и брата[69],

Не вынет острый меч из ножи любимый брат на брата“,

Ведь Каина клинок мне был крушцовый первым счастьем.

Мед в трупе львином[70] вдруг обрел Самсон, могучий воин,

Знамением чего была та сладость, что точилась

В останках жизни? Иисус знамения умножил:

Тону я в бездне тайн Его: о воскресеньи притчи,

Как сени неспокойный зрак, как образ говорящий.

„Из пожирающего вдруг снедь чудно появилась“, –

Загадку задал всем Самсон. Загадка поменялась:

„Се, пожирающее смерть, из смерти выступает“,

Из моей снеди вдруг пришло ядущее меня же:

Меня пожрал Адама Сын, рожденный от Адама.

Порою ранили меня все праведники словом:

Они, ликуя и шумя, рекли о Воскресенье,

Но сила утешенья их к моим слезам мешалась:

Молитвы Аса[71] воссылал, моленья Езекия

Свои ко Господу стремил, и смерть их отлагалась[72],

Но страстно трупов их ждала; вот Илия зарезал[73]

Вааловых жрецов и мне принес их у потока,

Сиих откормленных на зло Иезавели хлебом.

Но я навыкла голодать, всех яств меня лишили

Сами́ же праведники: я алкала и скиталась.

То Иисус заставил все, что проглотила, алча,

Назад ко свету изблевать, людей сладчайших блюдо.

19

Кровь очистительная мне как ужас неизбывный,

Помазал ею Моисей домов Еврейских двери,

И агнца сохранила кровь от смерти в них живущих.

Но что для Смерти значит кровь – кроме кровавых знаков

На косяках дверей домов и на Кресте страданий?

Се – наслажденье для меня, се – фимиам убитых,

Благоуханье мертвых тел и таяние трупов.

Но кровь, что Иисус пролил, мне навевает ужас.

Когда вдохнула запах я ее невыносимый,

Дух Жизни, веющий над ней, исполнил меня страхом.

20

Все те священники, цари, помазанники Божьи,

Что были у истоков тайн святого Воскресенья,

Не обрели, подъявши крест, ни малого богатства.

На их главах венцы лежат, сверкают диадемы.

И все же мне нанесены ответные удары.

Сын плотника[74] увенчан был терновой диадемой,

Но сокрушил мою главу, Смерть нагло обезглавил,

Хоть умаленье Он приял и гибельную участь,

Его священный лик поверг Шеол во страх и трепет.

Лик Моисея испугал валы морской пучины,

Заставил море отступить во трепете пред жезлом,

Что славой Божию блистал в деснице у пророка.

Его величье зрела я, жезл дивный, власть от Бога,

Что разбивала крепость скал. Шеоловы гробницы

Разбил несчастный Иисус, смертельно бледный, чахлый,

Ни вида славы, ни зарниц, ни