Наблюдательный автор подмечает в пути и анекдотические особенности русской дорожной жизни. Вот лишь один пример. Приближаясь к Георгиевску, «маленькому дрянному городишку», их возница так разогнал лошадей, что едва не налетел на телегу с сидевшей на ней крестьянской семьей. «Ямщик, — повествует Верещагин, — должен был или задеть за телеграфный столб, или наехать на них. Из человеколюбия он выбрал первое и сильно ударил дышлом в телеграфный столб». Казалось бы, он действовал совершенно правильно, но выскочивший на шум станционный смотритель был иного мнения — негодующе обрушился на ямщика: «Забыл что ли, дурень, сколько ответственности и хлопот было у нас тот раз за вывороченный телеграфный столб? Хочешь возобновить старое, что ли? Дави лучше людей, но не смей мне задевать за столбы!»[39]

К Георгиевску путешественники подъехали ночью. Все пассажиры почтовой кареты изрядно проголодались, но еще более хотели поскорее устроиться на ночлег. Однако единственная в городе гостиница оказалась прочно заперта со всех сторон, «точно готовилась к приступу». Настойчивый стук путешественников в конце концов кого-то разбудил. Поднятый на ноги гостиничный слуга встретил непрошеных «полуночников» упреками за то, что нарушили его сладкий сон, но дверь всё же открыл. Впрочем, осторожность этого человека можно было понять: вероятно, он привык жить во враждебном окружении и от всякого стука в дверь, особенно ночью, ожидал неприятных последствий.

На следующий день, писал Верещагин, прогуливаясь по Георгиевску, он встретил «отряд, сопровождавший пленных горцев, скованных по два вместе и окруженных солдатскими штыками»: «Они направлялись на базар покупать себе необходимые вещи. Глухой стук их тяжелых цепей неприятно действовал на слух и напоминал о довольно значительной роли Георгиевска, защищавшего окрестности от нападений соседних горцев».

Между тем по пути поселения следуют одно за другим. После Пятигорска приехали во Владикавказ, и Верещагин счел нелишним, исходя из собственного опыта, подсказать кое-что путникам, которым предстояло двигаться тем же маршрутом: «Советую каждому, посещающему Владикавказ, запастись тут лезгинской буркой. Неоценимая по своему удобству, бурка эта фабрикуется в горах из овечьей шерсти и отличается от других бурок легкостью, плотностью своей ткани и коротким волосом. Она лучше дагестанской… Бурка и папаха тут во всеобщем употреблении».

(Путевые заметки «Путешествие по Закавказью» Верещагин проиллюстрировал собственными рисунками и опубликовал в 1870 году в популярном журнале «Всемирный путешественник». Они обобщили впечатления от нескольких поездок по горному краю — вояжа в Тифлис в 1863 году и путешествий, совершённых в течение следующих двух лет; их автор к тому времени имел полное право писать с позиции человека, многое на Кавказе повидавшего.)

И вот наконец он у цели. В Белом Ключе, как было договорено, Верещагин встретился с Лагорио. Тот уже придумал, куда пристроить молодого коллегу, и порекомендовал его, в качестве весьма квалифицированного преподавателя рисования, начальнику штаба Кавказской армии генералу Александру Петровичу Карцову. И с самим генералом, и с его женой Екатериной Николаевной у Верещагина установились теплые отношения. Благодаря их протекции он, помимо уроков в их тифлисском доме, вскоре получил два часа в неделю преподавания в местной школе да еще в частном пансионе, в училище Святой Нины и в военном училище, что в совокупности давало ему около 1500 рублей в год — по тем временам весьма неплохие деньги. «Конечно, — признавал Верещагин, — только молодость и свобода моя были причиною того, что эта масса уроков не задавила меня. Трудно передать, как я был живуч и как пользовался всяким предлогом для наполнения моих альбомов»[40].

Рисунки Верещагина, сопровождавшие текст в журнальной публикации его очерков, дают представление о том, что в первую очередь интересовало тогда молодого художника. Его карандаш фиксирует и лихие развлечения молодежи («Джигитовка»), и повседневную работу местных жителей («Пекарня», «Резчики на дереве», «Серебряники»), В его путевых альбомах — и «Калмык», и «Линейный казак», и «Ногаец», и «Кабардинец», и «Грузин», и «Татарка», и «Грек-ремесленник», и «Армянин-купец»…

Две статьи «Кое-что о Тифлисе», опубликованные в журнале «Всемирная иллюстрация» в январе 1869 года, были также иллюстрированы его рисунками. Среди их персонажей обращают на себя внимание такие типичные представители разноликой местной жизни, как «Муша (носильщик) с бурдюком вина» и «Милиционер». Представитель власти запечатлен в шароварах и папахе, в мягкой остроносой обуви, вооруженный саблей и кинжалом, на мундире — боевые медали; весь его строгий вид демонстрирует, что свое дело он знает и с ним лучше не шутить. Статьи о Тифлисе сопровождались, помимо изображений людей разных профессий, зарисовками, демонстрирующими архитектурное разнообразие столицы Грузии: «Церковь при Метехском замке», «Колокольня монастыря Святого Давида», «Минарет татарской мечети», «Часть майдана, татарского базара». Изобразительный ряд этой публикации завершается многофигурной сценой «Привал каравана» с фигурами путников-торговцев, отдыхающих на фоне гор, и с нагруженными товаром верблюдами подле них. Рисунки подписаны инициалом «В». Лишь самый большой из них, «Привал каравана», автор — должно быть, в признание его особой значимости — подписал «В. В.».

Торговые улицы Тифлиса встречали приезжих запахами кофе, шашлыков, спелых плодов, зазывными криками продавцов сладостей, ковров, украшенного чеканными узорами оружия, назойливым перестуком молоточков ремесленников. Всю эту пеструю картину, симфонию разноязыкого города увековечил в своих стихах и прозе служивший в Тифлисе во второй половине 40-х годов XIX века поэт Яков Полонский. За время, прошедшее с тех пор до приезда Верещагина, город почти не изменился. Недаром писал Полонский в стихотворении «Прогулка по Тифлису»: «Тифлис для живописца есть находка», — словно призывал художников показать всю его красоту и своеобразие.

Основное русское население Тифлиса, если судить по адресному справочнику ежегодного «Кавказского календаря», в ту пору составляли служившие здесь офицеры и чиновники Главного управления наместника Кавказского. Для информации и просвещения подписчиков этот календарь публиковал перечень знаменательных дат, относящихся к истории Кавказа. Летопись открывал 2500 год до Рождества Христова, когда, напоминали авторы справочника читателям, случился Всемирный потоп и «Ноев ковчег остановился на вершине Большого Арарата». Далее следовал список иногда радостных, но чаще скорбных событий, являющихся вехами покорения Кавказа различными завоевателями — от нападения на Колхиду древнеперсидского царя Кира Великого до нашествий Тамерлана, набегов турецких и персидских войск, деливших кавказские земли между собой.

В том же издании излагалась хроника сближения России с народами Кавказа начиная с 1586 года, когда кахетинский царь Александр II испросил покровительство у Федора Иоанновича. Упоминался, разумеется, и Георгиевский трактат, заключенный по просьбе царя Кахетии Ираклия II, согласно которому русское правительство гарантировало Грузии защиту в случае нападения на нее других стран. А далее шли события XIX века, когда русские войска начали изнурительную войну с горцами Чечни и Дагестана.