– Тимур Петрович, – вступила в разговор Екатерина Алексеевна, – когда же вы наконец подстрогаете скамью, сплошные зазубрины!

Отследив ее взгляд, Вера заметила некрашеную скамью, придвинутую к стенке и заставленную стульями. Скамья явно выпадала из интерьера, даже этого, винтажного, как сказали бы в Питере, интерьера учительской – темная, отполированная задами не одного поколения учителей или школьников. Вероятно, ей предстояло стать экспонатом школьного музея, об организации которого говорили на прошлой планерке.

Тимур Петрович принялся долго и опять чересчур даже серьезно объяснять, что до скамьи у него просто не доходят руки, хотя реставрировать ее безусловно необходимо в воспитательных целях…

– Тимур Петрович. – Вера решила слегка разрядить слишком серьезную атмосферу педсовета. – Объясните, пожалуйста, чем плотник отличается от столяра, я до сих пор этого не знаю.

Никто даже не улыбнулся. Напротив, учителя поглядели на Веру почти с осуждением, как будто бы она прервала чрезвычайно важное сообщение.

Тимур Петрович, прокашлявшись, принялся объяснять:

– У плотника работа более грубая. Она осуществляется в основном с помощью молотка, топора или ножовки. А вот столяр – больше художественная профессия, – он говорил «сто́ляр». – Столяру важно знать некоторые особенности декора, оформления помещения, в котором идет работа. Столяр использует максимум деревообрабатывающих инструментов, в то время как плотник ограничивается лишь инструментами, упомянутыми выше.

– Молотком, топором и ножовкой? – упавшим голосом переспросила Вера, чувствуя себя чрезвычайно глупо.

– Да, именно. Надеюсь, я дал исчерпывающий ответ, Вера Николаевна?

Да как же он мог быть ученым-атомщиком? Проникать в суть материи и знать толк в процессах, протекающих на микроуровне? Или бывший инженер-атомщик, как и училки, претерпел определенную метаморфозу? Неужели он может быть кому-то интересен «с такими мыслями, с такой душой…» – тут же вынырнула на поверхность хрестоматийная фраза. И следом Вера сразу подумала, что наверняка он хорошо пишет отчеты.

Потом выпал первый снег, радующий своей чистотой, как будто сама природа давала понять, что все неприятное, что успело скопиться в душе, – наносное. Однако понимание не облегчало тоски, которая постепенно поселялась внутри, выедая последние светлые чаяния. И все сложнее становилось переносить внутреннее одиночество, несмотря на множество людей вокруг. Старые, школьные еще подруги ее давно разъехались, а те, что закрепились в родном городке, оказались на редкость скучны. Нельзя же постоянно вспоминать детские игры и общих друзей этого самого детства. Оно давно кончилось.

Вера заметила, что люди в их городочке очень быстро старели, это касалось и ее родителей. Им было едва за пятьдесят, а мама поблекла, выцвела, перестала красить губы и носить туфли на каблуках, отмахиваясь: «Да куда мне уже…», отец теперь ходил пришаркивая и сильно сутулился, от этого живот некрасиво попер вперед. Здесь и одевались, и мыслили на свой однажды вымеренный манер. И даже «ВКонтакте» училки, с которыми Вера успела более-менее подружиться, украшали свои странички виршами вроде:

Такие стишки барышни прежде записывали в альбом. Впрочем, страничка «ВКонтакте» – чем не альбом, разве что электронный. Вера сама попробовала слегка подтрунить в сети над перспективой своего превращения в классическую училку, портфель к руке уже прирос, остается влезть в резиновые сапоги и вечный плащик, который как раз обнаружился в кладовке. Погода еще выдалась такая, что палисадник и дорогу к дому, которая через этот палисадник вела, развезло вдрызг, легкая пыль дорожного полотна, которая ранней осенью добавляла городку очарования, теперь превратилась в непролазную вездесущую грязь, соответственно и мысли возникали такие, что вот приехали, куда дальше-то.

Следующим утром в гардеробе коллеги смотрели на нее явно подозрительно, здоровались вроде как сухо и неохотно. Однако подлинный ужас своей невинной шутки в сети Вера осознала только на следующее утро, когда заметила Екатерину Алексеевну в резиновых сапогах и синем болоньевом плаще, надетом прямо поверх пальто. И ей тут же захотелось сказать в оправдание, что она же вовсе не имела в виду… То есть она себя, саму себя имела в виду, над собой пошутила. Однако Екатерина Алексеевна, властно кивнув в знак приветствия, выдавила малиновыми губами:

– А вы, милочка, зайдите поговорить после урока.

После урока!

Урок совсем не клеился, впрочем, большого интереса к ее предмету ученики не испытывали и прежде, даже при всех ее попытках наладить межпредметные связи, то есть увязать историю с литературным или естественно-научным процессом… Она вдруг поймала себя на том, что и сама совершенно не слушает ответов учеников, накатило какое-то равнодушие, потом, перед самой переменой, сделалось даже смешно, а чего она, собственно, испугалась? Толстой директрисы с малиновыми губами? А что директриса может ей сделать? Лишить квартальной премии? Выговор влепить? За что?

Екатерина Алексеевна выглядела вроде совсем не страшно, однако взгляд был цепким, как рыболовный крючок. Не соскочишь, сколько ни рыпайся.

– Я перелистала классный журнал, – неспешно произнесла Екатерина Алексеевна. – Что за почерк у вас, Вера Николаевна?

Вопрос показался столь неожиданным, что Вера растерялась.

– Это не учительский почерк. Я даже не смогла разобрать темы урока. Что тут у вас накарябано? – Екатерина Алексеевна ткнула толстым пальцем в журнал. На пальце пошловатое серебряное кольцо пылало гранатом, похожим на сгусток крови.

– Чаадаев как родоначальник западничества, – пролепетала Вера каким-то не своим голосом.

– А с какого перепугу западничество разбирают на уроке истории? – грянула Екатерина Алексеевна. – Эдак мы у литераторов хлеб отберем.

– Да почему же нельзя? – Вера наконец совладала с голосом. – В конце концов, это был выбор дальнейшего пути развития…

– Выбор, – хмыкнула Екатерина Алексеевна. – Тогда почему не поговорить о Хомякове? Чаадаев далеко не патриотичен… – тембр ее голоса чуть смягчился.

– А Хомяков долгое время провел за границей, издалека Россию любить – чего проще? Только вот дети Хомякова до десяти лет по-русски не говорили…

– В самом деле?

– Да. Потом, спор западников и славянофилов можно только и рассматривать в контексте истории, поскольку он завершился патовой ситуацией. И сколько бы ни возвращались к этому спору…

– Вы, Вера Николаевна, очень интересно умеете рассказывать, – слегка слащаво произнесла Екатерина Алексеевна. – Почему же дети вас не слушают? Может быть, вы слишком академично объясняете? Они же не студенты, они просто дети.

– То есть еще не подготовлены? Но как же! Они же проходят «Горе от ума», а Чацкий писался как раз с Чаадаева, и финал у обоих печален: обвинение в безумии.