Он что-то еще упомянул о патриотическом воспитании, в рамках которого хорошо бы вообще отказаться от китайской одежды. «Тогда придется ходить голыми», – Вера хмыкнула про себя. И при чем тут патриотизм, если китайский шелк носили еще до нашей эры?

Екатерина Алексеевна, заполнив собой крутящееся кресло с подлокотниками, единственное на всю учительскую, сидела недвижно, как памятник, и только легкой полуулыбкой поощряла выступление Тимура Петровича. Потом, когда он закончил, директор произнесла отчетливо и слегка торжественно: «Слово предоставляется Кутасовой Полине Михайловне». Полина Михайловна была учителем биологии. Хорошая, вообще добродушная тетка с широким лицом и седеющей косой, свернутой на затылке в бублик. Она сама дышала здоровьем, и уроки ее начинались пожеланием: «Доброго всем дня. Доброго всем здоровья…». Впоследствии Вера думала, что ведь в протокол примерно так и записали, что слово взяла Полина Михайловна Кутасова, но каким образом сухой язык протокола передал ее речь и все, что происходило дальше?

– Женщина берет силу от Земли, укрепляется в ней корнями и получает силу материнства. Для женщины важно, чтобы энергия шла вниз, поскольку нисходящий энергетический поток связан с детородной функцией, и женские гормоны продуцируются в нижней части тела. Мы помним, что женская красота зависит от уровня женских гормонов…

Что такое она говорит? Вера в полном недоумении оглядывала учителей, лица которых выражали вроде бы полное понимание, Творогова в своем уголке по-прежнему отчужденно накручивала на палец замусоленную прядь, как будто бы происходящее ее не касалось. А какое, собственно, отношение имела к происшествию речь Полины Михайловны?

– Юбка влияет на восприятие женщины самой себя как женщины, – продолжала Кутасова. – Известны случаи, когда, отказавшись от брюк, женщины беременели, несмотря на диагноз «бесплодие»…

– Ну, об этом Твороговой пока что рано задумываться, – вклинилась в разговор Екатерина Алексеевна. – Ей надо прежде девять классов окончить, а там пусть в колледж идет, если не хочет соответствовать школьному облику.

«Может быть, тоже поискать место в колледже? – такая мысль впервые пришла Вере в голову. – По крайней мере там удастся избежать школярства».

– Юбка действительно имеет сакральный смысл, – продолжила Екатерина Алексеевна. – Женщины древних цивилизаций носили исключительно платья или юбки: славянки – сарафаны, гречанки – хитоны, египтянки – калазирисы.

– Гречанки – что? – переспросил Тимур Петрович.

– Калазирис – это кусок материи, обертывающий фигуру от щиколоток до груди… Римлянки носили туники, а женщины Индии сари.

– Еще японки ходили в кимоно, – вставила Анна Викторовна.

– Совершенно верно, – по-учительски поощрила коллегу Екатерина Алексеевна. – В те далекие времена люди гораздо полнее и ярче ощущали связь со своей внутренней природой, и четко понимали, что мужчина и женщина отличаются друг от друга не только физически… Полина Михайловна, пожалуйста, продолжайте.

Полина Михайловна с доброй улыбкой поведала, что женщина получает энергию снизу, от Матушки-Земли, а мужчина берет энергию сверху, питая и укрепляя свой дух.

Матка – это сосуд для накопления женской энергии. У мужчин этого органа нет, им некуда накапливать энергию подобного рода, поэтому они могут получить ее только от женщин…

– Полина Михайловна, ближе к делу, – перебила Екатерина Алексеевна.

«Вот именно, – внутренне согласилась Вера. – И вообще, что за спектакль с этими юбками? Творогова – не Жанна д’Арк, а педсовет – не святая инквизиция».

– Коллеги, может быть, достаточно? – Она наконец решилась высказаться: – Девочка поняла и завтра же придет в школу в более приличном виде. Правда, Маша?

Вера еще попыталась улыбнуться и придать голосу мягкий доброжелательный оттенок, однако голос дрогнул и подвел, и тут же красная лампочка вспыхнула в сознании, бешено замигала сигналом тревоги. Последовало негромкое, но увесистое замечание Екатерины Алексеевны:

«А вам слова не давали, Вера Николаевна!», и Вера внезапно с каким-то суеверным ужасом осознала, что педсовет – хорошо отрепетированный спектакль с заранее расписанным финалом. Вернее, это было даже не понимание, а предчувствие чего-то очень страшного, может быть, из тех детских кошмаров, которые некогда являлись во снах. И от этого предчувствия уже хотелось кричать посреди звенящей тишины, воцарившейся в учительской.

– Так вы считаете, что девочка все поняла? – Екатерина Алексеевна произнесла голосом, каким объявляют разве что смертный приговор. Она будто бы разрослась в своем кресле, нависая грозным обликом над всеми присутствующими. – Творогова, ты все поняла?

– Поняла, – пискнула Творогова.

– Тогда встань и выйди перед нами, сюда, – Екатерина Алексеевна указала царственным перстом, увенчанным красным гранатом, на свободный пятачок по центру учительской.

Творогова безропотно повиновалась. И когда бедная растерянная девочка оказалась на перекрестье учительских взглядов, Екатерина Алексеевна, чуть качнув высокой прической, отчеканила малиновыми губами:

– Снимай с себя это безобразие!

– Что? – Личико Твороговой исказило непонимание.

– Джинсы снимай, что тут непонятного? – насмешливо уточнила Екатерина Алексеевна.

– Как? – полушепнула Творогова.

– Пошевеливайся давай, – подал голос Тимур Петрович. – А то не понимаешь как.

Вера сделалась совершенно немой. Нет, даже при всем желании она не смогла бы пошевелить губами. Так еще случается именно во сне, когда слова не выходят из уст и ноги не идут, хотя вроде бы надо бежать прочь сломя голову. Ей хотелось крикнуть Маше Твороговой: «Беги отсюда, беги!», но она молчала, вжавшись в стул.

– Я плохо объяснила, что следует сделать? – Екатерина Алексеевна чуть повысила голос, и он прозвучал как отдаленный громовой раскат.

– Да, я сейчас, я… – Творогова трясущимися руками ухватилась за брючный ремень в попытке расстегнуть пряжку.

«Почему она подчиняется? – думала Вера из какого-то своего далека, будто не присутствуя в учительской. – А почему я не протестую? Как странно, я сижу тихо и не слова не скажу против». И она даже пожала плечами в знак недоумения, но получилось так, будто нервно поежилась. Все, что происходило далее, представлялось Вере будто бы на сцене, во всяком случае в действо нельзя было вмешаться или даже просто вставить реплику.

Творогова долго возилась с молнией, потом приспустила джинсы до колен и, будто задумавшись, выпростала из штанины одну ногу… Ее девственно-белое тело, рождавшееся из джинсов, было ослепительно красиво, и Вера заметила, что Тимур Петрович даже опустил глаза, чтобы не смотреть на эту внезапно вспыхнувшую красоту. Теперь Творогова стояла посреди учительской в одной короткой кофточке, ее полноватый животик, освободившийся от тугого ремня, выглядел вполне приятно, подчеркнутый снизу черной полосочкой стрингов.