Матёрые рэперы из «25/17» создали концептуальный проект «Лёд 9» к десятилетию собственного существования в «консервативном хип-хопе» и, что важнее, – так получилось, что к двадцатилетнему юбилею закрытия «Коммунизма». Если Летову виделось необходимым осмыслить «своё» советское, то Анту и Бледному пришлось актуализовать уходящие ценности русского рока – прежде всего в его сибирском, панковском, наиболее приближенном к мировым сетям варианте.

Собственно, в дебютном альбоме «Льда 9» (вещество, придуманное Куртом Воннегутом; весьма, кстати, почитаемым Егором Летовым) преемственность была заявлена сразу и агрессивно: катализатор всех треков «Холодной войны» – фрагменты песен «Гражданской обороны», «Инструкции по выживанию» и Янки Дягилевой.

Ну и, естественно, – фирменная плотность звука, узнаваемый напористый мелодический ряд. Тексты Бледного, Захара Прилепина и МС 1.8 – с чрезвычайно определённым и радикальным видением мира. В его военной, социальной, любовной и, ничего странного, Божественной ипостасях.

Во втором альбоме проекта, «Искушение святого простолюдина», сибирские наследники, не сменив генезиса и концепта, поменяли тему и вектор. Войну на мир, Егора Летова на Романа Неумоева.

Никакого подвоха в названии – это действительно реакция – предсказуемо истерическая – загнанного городского зверька, простого человека на распахнутое нутро материального мира – с его страстями, пороками, бытовым и культурным мусором. Характерны названия треков – «Молекула», «999», «Печь», «Пыль», «Хлеб» и пр. Настроение героя, впрочем, меняется нервическими вспышками – от мегаломании («999») до самоубийственной щедрости раздачи себя на органы, ибо всё равно – всем в печь («Печь).

Собственно, и саунд – сэмплированный дэт-металл конца восьмидесятых – начала девяностых, усиливает не святость, но простолюдинство.

В одной из рецензий альбом назвали «христианским индастриэлом». Определение эффектное, но не совсем точное. Понятно, что автор пытался универсальным эпитетом охватить присущий обоим «льдам» метафизический пласт. Тут как раз и вспоминается Ромыч Неумоев, его в высшей степени метафизическая поэтика, собранная позднее в альбом «Смертное». Поколенческий гимн «Непрерывный суицид», апокалипсическая элегия «Красный смех»…

Этот, изначально леонид-андреевский, красный смех мы встречаем в треке «Пожар»: «антилюди против всех / будет громче красный смех»…

Безусловно, эпиграф к альбому – стих от Матфея («Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит») – идеологичен, принципиален и концептуален, но в целом пафос «Искушения» даже не ветхозаветный (которого можно ожидать от поклонников Иезекииля), но языческий. Это отнюдь не техноязычество – ящик с игрушками современного постиндустриального общества, а язычество имманентное и дремучее, как у Неумоева в «Смертном».

«Лёд 9» – музыка, не в последнюю очередь, для интеллектуалов, считывание её культурных кодов – увлекательно. У ребят звериное чутьё на вечно актуальные имена – тут и Есенин («Русская идея»; «Пей со мною, паршивая сука»), и Маяковский в «Хлебе», (текст повторяет ритмику «Нашего марша»), и обэриуты в «Пожаре»…

А как вам такой разбег – от «Божественной комедии» до бр. Стругацких:

девять кругов три кольца в три дэ

в прямом эфире корреспондент Данте

(…)

очередной шудра внезапно став мудрым

сказал другу «Богом быть трудно».[3]

* * *

К чему столь подробный экскурс в «25/17» и «Лёд 9», даже с учётом живого участия Захара в этих проектах?

Всё просто – керженецкое творчество растёт из одного корня: Прилепин и Бледный – идеологи и поэты, выросшие из русского андеграунда, с его драйвом и метафизикой, прорвавшиеся благодаря своим талантам и мышцам в истеблишмент. Ничем родным при этом не пожертвовав.

Есть и ещё одно сближение, вполне условное. Вселенная творца Андрея Бледного располагается между Раем («Русский подорожник») и Адом («Искушение святого простолюдина»). Та же гностическая модель, константа и борьба тёмного и светлого в пространстве одной, Творца, души, всегда заметна у Захара Прилепина. Роман внутреннего ада «Чёрная обезьяна» не просто оппонирует роману-в-рассказах «Грех», но и существенно дополняет его.

* * *

В альбоме «Охотник» Захара Прилепина и группы «Элефанк» (работе очень сильной, зрелой, разножанровой, затягивающей слушателя не сразу, но тем вернее) заметен принципиальный для меня конфликт.

«Русский рок» – явление драматически разнородное, в нём всегда присутствовало противостояние.

С одной стороны, русский рок скалькирован с известных образцов музыкантами преимущественно столичного – московского и отчасти питерского происхождения, которые органически восприняли определённый, скажем так, хиппово-мажорский набор ценностей (гедонизм, пацифизм, космополитизм и пр.) и банально имели бытовые возможности для свободного музицирования и – не в последнюю очередь – полюбившегося образа жизни. Примеры – «Машина времени», «Браво», «Моральный кодекс», «Секрет» и т. д.

Иной полюс – бескомпромиссный русский андеграунд с его мрачной индустриальной эстетикой, экзистенциальным надрывом, установкой на бедность и радикальное самоистязание творца – и тут вести речь надо главным образом об Александре Башлачёве и «сибирском панке» с обширной географией между Омском, Тюменью и Новосибирском и целой генерацией странных поэтов во главе с Егором Летовым (Янка Дягилева, Роман Неумоев, Чёрный Лукич и др.).

Есть, безусловно, и пограничные явления – «Звуки Му»; «Аквариум» до 1991 года, принадлежит, скорее, «хипповой» волне; после – андеграундной, «Наутилус-Помпилиус» с Кормильцевым и без него – тоже явления разных порядков. Волей обстоятельств (и с помощью, не слишком, впрочем, последовательной, Советской власти) они оказались по одну сторону баррикад, но и тогда не переставали всматриваться друг в друга подозрительно и настороженно.

Ошибкой будет назвать первый вариант «прозападным», а второй – «исконно-посконным». Русский дух дышит, где хочет; андеграунд как раз восходил изначально к западному образу и опыту, преимущественно из punk-рока, но быстро его перерос. Кроме того, «сибирский андеграунд» отменял национальные традиции замкнутого подпольного существования; он активно себя навязывал (на уровне деклараций отрицая всякое продвижение в массы), умел подсадить на свои выстраданные, с трудом отбитые у неласкового мира ценности. Андеграунд был восприимчив – он широко забирал с разных сторон: из фольклора, советского песенного и плакатного искусства, авторской и дворовой песни, шансона, рэпа.

Любопытно взглянуть на сегодняшние результаты: русский андеграунд серьёзнейше повлиял на несколько поколений, оставил мощное наследие и скончался вместе с Егором Летовым, иконой нынешних леваков и неоимперцев. Летов – один из отцов-основателей НБП, и не столько в историко-архивном смысле, сколько в евангельском «по плодам узнаете». Захар как-то сказал, с аллюзией на Горького, что многим хорошим в себе обязан русскому року; не сомневаюсь, что в большей степени имелся в виду андеграунд.