«Упитанные молодчики» – субтильный Хаски и худой, как весло, Рич в болтающихся шортах, а у юноши семитской, согласно Яковенко (привет Розенбергу!), внешности – отчётливо заметен православный крестик. Тут и сам Захар опешил:

«“Юноша семитской внешности” – рязанский крестьянин Михаил Сиворин. А нордическая внешность обнаружена в числе прочего у рэпера Хаски – полубурята, полуармянина. Чего только не накопаешь ради убедительности концепции».

Я всегда подозревал, что российские «западники» элементарно не знают западной культуры. Может, полагая, что оная окончательно переместилась в супермаркеты (как вариант – в Голливуд). В этом, да, они отлично разбираются. Между тем, трек и клип «Пора валить» несут явные черты эстетики чёрного рэпа – агрессивной по отношению одновременно к субъекту и объекту высказывания, то есть и к себе, и к персонажам, и к слушателю-зрителю. На тех же принципах, к слову, строится и американский неожурнализм, о котором Игорь Яковенко наверняка что-нибудь да слышал.

И что вообще мешает зрителю воспринять клип (чёрно-белый, с лакунами, финальной рябью) как кошмар сиворинского персонажа? Кошмар, в котором больнее всего не явно любительские удары Рича и дорога с мешком на голове (в салоне, а не в багажнике), а перековка с поеданием гречневой каши…

Андрей Бледный: «Если серьёзно. Каждый раз удивляюсь, как у повелителей смысловых гольфстримов и мастеров словесной эквилибристки весь этот постмодерн разом отключается и остаётся только голый и пугающий буквализм, замешанный на каких-то своих фобиях и комплексах. Или это Юпитеру над быдлом шутить можно, а вот быдло как-то сложно себя выражать не может по определению? Быдло может только водку пить и георгиевской ленточкой обмотаться. А чё не так, фраерок?»

«Яковенко, вы дурак, – соболезнует Прилепин в фейсбуке. – Но то, что свалили, – хорошо. Спасибо. Больше не приезжайте».

В альбоме группы «25/17» «Русский подорожник» (точнее, его клиповой версии – на каждый трек сделан профессиональный, сюжетный, драматургически выстроенный клип – история для отечественной музыки беспрецедентная) Захар регулярно мелькает не актёром, а персонажем русской дороги, самим собой.

Естественно, не только и не столько из-за присутствия Прилепина я как-то назвал «Русский подорожник» в числе главных событий года – на стыке поэзии, кино, рэпа и рока. В другой анкете, практически без иронии, я сказал о видеоверсии «Русского подорожника» как о лучшем российском кино, и не только 2014 года.

Настоящий прорыв, который в истории отечественной рок-музыки сравним, пожалуй, лишь с тем, как выстрелил у «Наутилуса-Помпилиуса» альбом «Разлука» (с блоком примыкающих песен) в 1987–1988 гг., когда, после «советского Вудстока» (Подольский рок-фестиваль 1987-го), «Hay» запела вся огромная страна – и эхо разносится даже спустя почти три десятилетия, а сама группа ушла в легенду и стала обречена на существование, скорее, посмертное (как и получилось, увы). Ортодоксы от рок-журналистики тогда заговорили об уходе в попс и на потребу. Размывание жанров, конечно, имело место, но было и другое – тот самый рычаг, с помощью которого переворачивается социум, меньшинство становится большинством. У «Русского подорожника» – аналогичные потенции: нишевый статус уходит, альбом становится всеобщим откровением и переживанием.

«Наутилус», Илья Кормильцев и вообще свердловское рок-движение разбудили в своё время режиссёра Алексея Балабанова. Главные фильмы Алексея Октябриновича построены так же, как великие альбомы рока – в них есть точный расчёт на многократный просмотр-переслушивание, тревожное послевкусие, заставляющее возвращаться туда снова и снова. На периферию сюжета и кадра, вновь снимая хрупкие слои с этой луковицы – до финальных горечи и слёз.

Балабанов был последним в нашем кино, кто умел делать героев. И героинь – проститутка-философиня в «Я тоже хочу». Кончина Алексея Октябриновича, и без того символичная, сообщила о нашем времени не меньше, чем все его фильмы… Среди последних месседжей – полная невозможность героев.

«Русский подорожник» безошибочно попадает в непростой балабановский мир (не эпигонски, разумеется, а продолжением одиссеи). Небывалая плотность умело – даже не поданных, а увиденных героев – от мальчишки в «Подорожнике», парня-единоборца (бои без правил) в «Под цыганским солнцем» до персонажей Сергей Бадюка («Облако»), Андрея Мерзликина («Думай сам»), самого Захара Прилепина («Волчонок»).

Совершенно балабановское понимание времени. Алексей Октябринович знал, что оно – субстанция неровная, видел его разломы, спускался в чёрные дыры, прозревал за ландшафтом – звенящую пустоту, за каждым словом – сдвиг материи, за гламурным прикидом – зэковское исподнее. Понимал, что время стихийно и нелинейно, и в каких-то точках, кадрах могут собираться вместе прошлое, современность и проблематичное будущее.

«25/17» открывают молодым явления и символы, которые во многом составляют прозу Прилепина (тот же «Грех») – Семья, Родина, Отцы, Дорога, Мужество, Церковь… Набор известный и неожиданный для основной – молодой, агрессивной – публики «25/17».

Андрей Бледный однажды пригласил меня на концерт «25/17» в Саратове, и во внушительной толпе, собравшейся у клуба перед выступлением группы (традиционная рэп-тусовка, кстати, не преобладала), я заметил фигуру неожиданную – ветерана спецслужб, депутата, общественника, известного в городе человека. В одиночестве, то есть не кто-нибудь из сыновей-племянников затащил; костюм, выправки не скрывающий, седые усы, – и никакого смущения от подобной ситуации. «Номер один в русском рэпе, поскольку давно русский рэп переросли, – объяснил я ему собственное присутствие. – И Бледный – мой друг. Но вы-то какими судьбами?». «А я знаю эту группу, – был ответ. – Прочитал о них сначала у Захара Прилепина, захотелось послушать – здорово! И вот я здесь».

После концерта я поймал его лицо в зале – оно выражало единственно допустимую у таких людей эмоцию: суровое удовлетворение.

* * *

Впрочем, мне, в силу возраста и опыта, ближе их, «25/17», проект «Лёд 9»; я как-то задал Андрею Бледному банальный вопрос: знавал ли он Егора Летова?

Бледный родом из Омска, начинал там как музыкант группы «Ртуть», да и первое выступление «25/17» (тогда «Иезекииль 25:17») состоялось на малой родине фронтмена в 2002-м. Егор был жив, более того, в том же году прервал затяжной кризис экзистенциальным альбомом «Звездопад», где советская военно-песенная лирика обретала новое звучание и потустороннее измерение.

Вполне могли пересекаться. Но Бледный ответил на мой вопрос отрицательно и, как показалось, привычно.

Альбомы проекта «Лёд 9», досадовал Андрей, «все пытаются с чем-то понятным и доступным для них сравнить. Кому Йоргенсен, кому Канье Уэст мерещится…».

Это общая беда критики – не только музыкальной – она, как инвалид, не может передвигаться без костылей и подпорок. Однако поиски сходств и свойств – одно, обличение эпигонства – другое, а обозначить генеалогию подчас совершенно необходимо.

Егор Летов, помимо ГО, был идеологом проекта «Коммунизм» – концептуального и радикально пост модернистского. В конце восьмидесятых – начале девяностых «Коммунизм» заполнил нишу отечественного постмодерна с огромным запасом, всё последующее в этом направлении – от литературы до «старых квартир» – казалось инфантильным и вялым, по слову того же Летова, «игрой в самолётики под кроватью».