– Нет, кофе. Можно кофе? Не думаю, что мне удастся заснуть.

– Мы с вами выпьем кофе. Не вставайте.

«Он хочет сказать, что тоже едва ли заснет», – подумала Каролина и сказала:

– Мне так стыдно, Уилли, простите меня. Выглядит нелепо, но на самом деле ужасно. А вы, должно быть, страшно устали.

– Кофе с аспирином. Дражайшая Каролина, вам не нужно ни за что извиняться. Мне так приятно…

Но он только что не спал на ногах. Вернувшись с кофе и бутылкой бренди на подносе, он сказал с таким видом, словно поддерживал разговор, несмотря на угрозу для жизни:

– Вы должны все рассказать мне о голосах. – Он увидел, как она извлекла из ушей ватные тампоны, но притворился, что ничего не заметил, и продолжил: – Я всегда предполагал, что в этой комнате водятся бестелесные существа, а теперь знаю наверняка. Без шуток, я уверен – безоговорочно убежден, Каролина, что вы вступили в контакт с неким явлением. Как жаль, что я не могу предложить вам фенобарбитона, это отличное успокаивающее, или какого-нибудь снотворного. Но я конечно же с вами побуду, сейчас почти пять утра…

О галлюцинациях он уже не заикался, из чего Каролина заключила, что теперь он и вправду считает ее сумасшедшей. Не переставая плакать, она послушно пила кофе судорожными глотками. Она попросила его уйти.

– Разумеется, нет. Я хочу послушать про голоса. Это и в самом деле крайне загадочно.

Попытка описать случившееся принесла облегчение, хотя ей не давал покоя тот факт, что для Барона весь эпизод был утомительным и досадным. Но ради собственного блага она безжалостно говорила и говорила. И пока говорила, до нее дошло, что Барон примирился с неизбежным, уступил обстоятельствам и внимательно ее слушает, но слушает как человек, который ищет в словах собеседника не смысл, а симптомы.

Он выяснил у нее, что стук пишущей машинки неизменно предваряет появление голосов, а иногда и сопровождает их. Сколько было голосов, она не знает. Мужские или женские? И те и другие, ответила она. Было невозможно вычленить отдельные голоса, потому что все они сливались в едином хоре. Отличить хор от одного голоса можно было только по изменению тембра.

– На самом деле, – продолжала она, подхлестывая себя и переходя на скороговорку, – такое впечатление, будто один человек разом говорит разным тоном.

– И всегда в прошедшем времени?

– Да. Голоса издеваются.

– Значит, вы говорите, что этот хор высказывается о ваших мыслях и действиях?

– Не всегда, – ответила Каролина. – и это непонятно. Он сообщает «Каролина думала или поступала так-то и так-то», а потом, случается, добавляет кое-что от себя.

– Приведите мне пример, дорогая моя. Я такой тупой – никогда не могу ухватить…

– Хорошо, – согласилась Каролина, поддавшись внезапному приступу уверенности в бескорыстии Барона, – взять хотя бы эту ночь. Я засыпала и думала о нашем разговоре – как оно обычно бывает, – добавила она, – и мне пришло на ум, что вы запомнили встречу с бабушкой Лоуренса, я еще подумала – странно, с чего бы это? И тут же услышала машинку и голоса. Они повторили мои мысли примерно так: «Ей пришло в голову, что Барон – вы знаете, мы всегда называем вас Бароном – проявляет к бабушке Лоуренса необычайный интерес». Вот что сказали голоса, а затем добавили в том духе, что запомнить, да еще по имени, пожилую женщину по одному лишь случайному знакомству за три года до этого было решительно на Барона непохоже. Понимаете, Уилли, слова тут не имеют значения…

– Вы помешались, – заявил Барон резким тоном.

Эти слова принесли Каролине облегчение, несмотря на то, а отчасти из-за того, что они подтвердили ее недуг. Было облегчением услышать от Барона, что он думает на самом деле, ничего другого она и не ожидала, это была нормальная человеческая реакция на ее рассказ. Опасаясь этой реакции, она поначалу нарочно избегала определенности, говоря о своей беде: «Стук машинки, затем голоса. Говорят в прошедшем времени. Они надо мной издеваются».

После того как ее рассказ оброс подробностями и ей заявили, что она сумасшедшая, она испытала извращенное удовлетворение и одновременно с ним удушье при мысли, что ей, может быть, так и не удастся передать другим всю реальность услышанных звуков.

Барон быстро взял себя в руки.

– Я, конечно, употребил слово «помешались» в разговорном значении. В том смысле, что все мы, знаете ли, помешаны каждый на свой лад. С легким, понимаете, сдвигом. Между нами, я имею в виду, что все интеллигенты немного тронутые, и, Каролина, дорогая моя, именно это нас так красит. Нормальные люди не заслуживают внимания.

– Разумеется, – произнесла Каролина. – Я понимаю, что вы хотите сказать.

Но теперь она задавалась вопросом, откуда взялось в его тоне столько злобы: «Вы помешались!» – так пес мог огрызнуться на муху. Она поняла, что допустила бестактность. Надо было привести другой пример.

– Меня кто-то преследует, в этом все дело, – произнесла Каролина, рассчитывая загладить оскорбившие Барона слова.

Тот, казалось, забыл, что выступает в роли заинтригованного дознавателя, проявляющего бескорыстное любопытство. Он подробно рассказал Каролине, почему и как миссис Джепп произвела на него впечатление.

– Видите ли, она своеобразная личность. Такая миниатюрная и однако же столько силы. Лицо старое, но такое живое. Миниатюрная смуглянка. Это лицо мне никогда не забыть.

«Он оправдывается», – удивилась про себя Каролина.

– В темно-синей бархатной шляпе, дорогая моя, она была такой изящной. И эти темные морщинки. Незабываемая картина.

– Три года тому назад, Уилли?

– Почти. Я хорошо это помню. Лоуренс привел ее в мою лавку, и она заметила: «Сколько тут книг!»

Барон ласково рассмеялся, но Каролина не присоединилась к нему. Она прикидывала – когда Луиза Джепп последний раз приезжала в Лондон три году тому назад, синей шляпы у нее точно не было. Каролина наперечет знала все ее шляпы. Все они покупались от случая к случаю и через большие промежутки времени. Не далее как на Пасху прошлого года она сопровождала старую даму в Хейуордс-Хит, где они полдня ходили по магазинам и в конечном счете остановили свой выбор на синей бархатной шляпе, которая так понравилась Луизе, что с того времени она всякий раз ее надевала.

– В синей шляпе?

– Вы не поверите, дорогая моя, но в синей. Я хорошо эту шляпу запомнил. Из синего бархата, плотно прилегает к вискам, и пышное черное перо сбоку. Никогда не забуду ни этой шляпы, ни лица под нею.

Точно, та самая шляпа.

Явная ложь Барона – с какой целью? – и тот очевидный факт, что рассказ о голосах каким-то образом ее спровоцировал, подействовали на Каролину: к ней начали возвращаться силы. Намек на тайну, не связанную с ее собственной проблемой, стал благодатным противоядием от ее замешательства. Она хранила спокойствие и прихлебывала кофе, зная, что избавлена хотя бы от этого второго издевательства – притворства Барона, выдающего себя за легковерного слушателя, и его сводящей с ума болтовни про оккультные явления, тогда как в действительности он только дожидался утра, чтобы сплавить ее Лоуренсу или кому-то другому. Барон мог считать, что она помешалась, однако милосердное провидение позволило ей выяснить, пусть совершенно непреднамеренно, что ее состояние представляет для него опасность. Она и в самом деле заставила его с собою считаться – вплоть до самооправданий и вранья.