и мужской голос несколько раз повторил: «Отбой воздушной тревоги».

— Пошли, а то не пустят, — говорю я Женьке и смотрю с крыши вниз, на очередь. После тревоги она снова вытянулась на пол-остановки.

Женька достаёт из кармана два маленьких картонных квадратика. Это — номерки. Их выдали в шесть утра, когда шла отметка стоящих в очереди Теперь это делается всегда. Если есть номерок и фамилия твоя записана в специальную тетрадь — её ведёт тройка, которую выбирает очередь, — то можно ненадолго отлучиться.

— Пошли, а то и с номерками не пустят, — говорю я.

Мы бежим по лестнице вниз.

Очередь шумит, толкается, спорит. Пришла наконец Люська.

— А Шульберт где? — спросил я.

— Ты, Володя,— ответила она,— пожалуйста, не дразни Сеню Шульбертом. У него есть фамилия — Берг.

— А кто же он, если не Шульберт? — ехидно спрашивает Женька.

— А откуда это вы взяли Шульберта? — не унимается Люська.

— Музыку один такой тоже выдумывал. Поняла? — отвечает Женька.

— Э-эх ты, Шульберт, — презрительно говорит Люська. — Фамилия композитора не Шульберт, а Шуберт. Не знаете? Стыдно даже...

— Ладно, — одёргиваю я, — ты не больно. А Сенька всё равно Шульберт. И что не пришёл — за это он ещё получит...

— Граждане! Встаньте по одному! — кричит милиционер.

Очередь вздрагивает и ползёт вдоль улицы.

В магазине — давка. Окна забиты, а электрические лампы чуть светят. Видны красные волоски. Свет от них идёт бледный, слабый. У нас дома они и совсем не горят — электроэнергии не хватает теперь на всех.

Иногда в магазин врываются отдаленные удары. Будто кто-то бьёт в барабан. Редко и увесисто. Это идёт артобстрел нашего района. Очередь притихает. Люди прислушиваются — куда бьёт фашист. По звуку можно приблизительно угадать, где разорвался снаряд.

— Маисовой муки мало. Всем не хватит, — говорит продавщица.

Очередь заволновались.

— В одни руки давать не больше чем на три карточки! — закричали те, что стояли далеко от прилавка.

Нам хватило маисовой муки. И яичного порошку — за мясо. Но карточки отоварили не полностью — у нас их было слишком много.

— Что же теперь будем делать? — спросила Люська, когда мы выбрались на улицу.

— Шульберту физиономию разукрасим, — сказал Женька и нахмурился.

После полутьмы глаза резало от солнца. У магазина не расходилась толпа.

— Повезло же вам, — сказала очень полная женщина и с завистью посмотрела на наши пакеты.

По рельсам простучал трамвай. На дубах, которые росли вдоль Невы, покачивались одинокие, почему-то ещё не опавшие красноватые листья. А на берёзах и тополях ни одного листика.

До зимы ещё далеко, но её приближение чувствуется во всём. По утрам нет-нет да и увидишь ледяную корочку на луже. И ещё близость зимы особенно замечаешь, потому что с дровами плохо. Приходится экономить.

Мы медленно шли по набережной.

Женька шмыгнул носом и со всей силы ударил по камешку, который валялся над ногами. Куль выпал у него из рук и развернулся Порыв ветра ударил по маленькой белой горке и ополовинил её. Лёгкая, как пыльца, маисовая мука взметнулась белым облачком. Женька шлёпнулся до землю и закрыл оставшуюся муку.

— Ой-ё-ой, — выдохнула Люська.

— Я буду страховать, а вы собирайте, — сказал Женька и перевернулся на бок.

Когда мы уже всё подобрали, на другой стороне улицы появился Шульберт. Он катился, как колобок, и скрипку держал под мышкой.

— Сеня! — закричала Люська.

Тот или не услышал, или сделал вид, что не слышит.

— Карауль продовольствие! — скомандовал Женька Люське и подтолкнул меня. Мы побежали. Когда стали пересекать дорогу, Шульберт оглянулся. Увидел нас и побежал прочь.

— Стой! — закричал Женька, но Шульберт жал на все педали. Только разве уйдёт он от нас? Женька — лучший бегун во всём классе. И я ничего себе... А Шульберт, разве он умеет бегать?

Мы настигли его у Земского переулка[9].

— Ну, чего пристали? Чего? — загнусавил Шульберт.

Не знаешь? — ехидно спросил Женька и сплюнул фонтанчиком. — Напомнить? — Женька подмигнул мне. Я напялил Шульберту кепку на самые глаза.

Ну, чего пристали? Я не мог прийти. Честное слово. — Шульберт чуть не ревел. Ясное дело, боялся нас. Даже кепку не стал поправлять.

— За такое дело, — сказал я, — морду бьют... Из-за тебя мы карточки семьям фронтовиков не отоварили и муку рассыпали.

— А я что? Я не виноват — мне срочно велели в госпиталь прийти. Мы концерт для раненых бойцов давали... Честное слово.

Мы не поверили Сеньке. «Больно надо бойцам “симфонию” какую-то слушать!» — подумал я.

Женька уловил момент и выхватил у Шульберта скрипку.

— Пусти! — заорал Шульберт и стал вырываться. Женька моментом раскрыл футляр и вытащил скрипку.

Приладил смычок к струне и натянул как лук.

— Огонь!

Смычок не полетел, потому что струна лопнула. Шульберт аж взревел и так толкнул меня, что я не удержался на ногах и шлёпнулся на землю. Шульберт бросился к Женьке и стал молотить его, будто это и не Женька, а так, мешок с опилками.

Когда я встал, Женька стоял у забора и только лицо руками закрывал. Вдвоём мы одолели Шульберта и руки ему за спину завернули.

— Морду набить или?.. — спросил Женька, с трудом переводя дыхание и кивая в сторону Сенькиного инструмента.

— Скрипку не тронь! — закричал Шульберт и стал вырываться. — Вдвоём на одного, да? — сказал он сквозь слёзы.

— Ты неожиданно, — сказал я. — А так хоть Женька, хоть я на бокс и на борьбу запросто из тебя котлету сделаем.

Из-за угла вышла Люська с пакетами.

— Вы чего к Сене пристали? — взвизгнула она. — Не стыдно?

— Не твоё дело! Поняла? — огрызнулся Женька.

— Я вон дяденьку позову, — сказала Люська и показала на мужчину, который шёл по другой стороне улицы.

Положение было не из приятных. Двоим драться против одного — это нечестно. Особенно если противник — твой одноклассник. И вообще отнимать у человека самую дорогую для него вещь очень некрасиво. Да и Шульберт, вдруг он правда для раненых бойцов на скрипке играл? Но отступать было поздно. Мне казалось, что если я проявлю нерешительность, то потеряю весь авторитет командира фронтового отделения.

—