– Я увидела ее и сразу переложила в безопасное место! – сказала она.

Он утер лоб салфеткой и спросил, который час. Ремешок на его часах истерся, и он благоразумно носил часы в кармане жилета, который оставил в магазине.

– Без двадцати трех пять.

Во время ремонта в магазине Гилберт установил во дворе стол с двумя скамейками, на которые они с братом и сели. Внутренний двор всегда держал прохладу. Брат медленно открыл пачку «Галуаза», под глазами у него были мешки. Не в пример Гилберту он закурил поздно, но без сигарет не мог.

– Однако у тебя усталый вид! – сказал Гилберт. – Трудный перелет? Где твой чемодан?

– Я прилетел еще вчера. Не хотел тебя утруждать и остановился в отеле.

Гилберт опешил:

– Какие глупости! Ты меня ни капли не утруждаешь. Сегодня же перенесем твои вещи ко мне!

Немного вымученная улыбка натянула тонкие губы Уильяма:

– Мне не дали трех дней, завтра на рассвете лечу обратно! Но давай оставим этот разговор. Расскажи лучше о себе! Ты закончил лечение? Что говорят врачи? Эти пятна, – он посмотрел на его руки, – они по-прежнему не сходят?

– Все нормально. Я чувствую себя нормально. Просто с этим ремонтом было много возни, все легло на меня…

– Да, ты рассказывал… – сказал брат задумчиво.

Большой, сутулый, с этими мешками, нависавшими на худые щеки, он сидел напротив Гилберта и все тянул носом, как будто не мог надышаться. Докурив одну сигарету, он тут же вынул другую и так же жадно ею затянулся. Гилберт любил запах дыма, когда-то он и сам с удовольствием курил сигарету-другую за вином, но с тех пор, как лежал в больнице, больше не возвращался к этому занятию. И все-таки вид голубой струйки дыма, винтообразно взбирающейся вверх, доставлял ему эстетическое удовольствие. Потом он перевел взгляд на брата:

– В магазине стало очень красиво и просторно! Ты просто не узнаешь!

– Да, да, верю, но, может быть, в другой раз? Во сколько ты сегодня освобождаешься? Я бы хотел тебя пригласить поужинать.

– Скоро, скоро. Ты докуривай и пойдем внутрь!

Уильям не уловил настойчивости в его голосе:

– Я ведь могу здесь подождать! А пока что подготовлю все бумаги…

– Другого раза может и не быть! – сказал Гилберт.

Он придержал для Уильяма тяжелую дверь и, подождав, пока тот войдет, плотно прикрыл ее у них за спиной.

– Я тебе писал, что мы зимой поменяли ковры, поставили новые стеллажи… Вот смотри, я сам спроектировал, у нас, знаешь, не было денег нанять кого-то. Сейчас я тебя познакомлю с нашим монахом. Тридцать лет во францисканском монастыре, старый наставник умер, а с новым он не поладил. Я, по сути, взял на себя большую ответственность, когда принял его на работу. Он, хотя и говорил на восьми языках, но поначалу не умел пользоваться телефоном. Путался, нажимал сразу на все кнопки… Ха-ха…

Идя на полшага впереди Уильма, Гилберт еще что-то рассказывал, разводя руками. Потом он оглянулся и увидел, что брат его не слушает. Сдвинув белесые брови, Уильям лихорадочно рылся в портфеле.

– Где же эта чертова бумажка? – бормотал брат. – Ты знаешь, о чем я говорю? О завещании матери… На случай ее скоропостижной смерти…

Наконец-то он нашел то, что искал, и протянул бумагу Гилберту.

Увидев почерк матери, Гилберт почувствовал, что к горлу подступает знакомый горячий комок. Ему вдруг захотелось крикнуть: «Ах, оставьте вы все меня в покое! Она еще меня переживет!» И он закричал и дрожащими руками стал рвать протянутый братом документ, который оказался жестким, – и тогда Гилберт, вцепившись в него зубами и порезав о край нижнюю губу, все-таки разорвал бумагу на части. Сначала он рыдал безмолвно, потом рыдания задели какие-то другие, более глубинные струны и перешли в голос. Только один раз взрослым мужчиной он так плакал, когда по дороге из Африки, на корабле, отчим умер от непонятной инфекции. Но тогда слезы несли утешение, теперь нет. Вода в глазах и боль в груди – вот что были эти слезы. Еще час назад он осознавал себя благородным наследником славного имени и вдруг оказался таким же, как они, – ничтожеством, червяком, корчащимся на асфальте во время дождя, который, кстати, уже стучал в окно, покрывая его широкими полосами воды.

Крупная капля пота сбежала у брата с переносицы и повисла на кончике носа. Он отвел глаза:

– Прости меня, Гилберт, что я пристаю к тебе со всеми этими делами…

– Прости и ты, ради Бога! – бормотал Гилберт. – Эта нога… Да я еще сегодня понервничал, потерял сумочку с деньгами… Сейчас я все склею, подпишу. Я это умею.

Кивок брата перешел в плавное покачивание головы:

– Не волнуйся, Гилберт! У меня сохранилась копия, этого будет достаточно. Я не должен говорить, как я тебе благодарен!

– Оставь, о чем ты! – Гилберт отмахнулся.

Уильям вынул папку, подал ему:

– Если хочешь, можешь прочитать, но, поверь, здесь все в порядке, – сказал брат уже другим, более решительным голосом. – Я поставил галочки в тех местах, где ты должен расписаться. Был сегодня у юриста, потому задержался.

После того как с деловой частью было покончено, им обоим стало легче. Убрав бумаги в портфель, брат присел на ступеньку винтовой лестницы.

– Как у вас славно, Гилберт! – вздохнул он. – Если бы ты знал, как это все отличается от моего быта! Студенты, шум… Я бы дорого дал, чтобы жить вот так! – и он обвел рукой полки с книгами. Потом он привстал, уступая дорогу последним уходящим покупателям, и снова присел на край ступеньки, спиной к чугунным перилам:

– Нет, все-таки у вас очень хорошо! И так стало уютно после ремонта! Магазин ведь принадлежит издательству «Галлимар», не так ли? – спросил он.

Гилберт закрыл кассу, и они пошли к выходу:

– Принадлежал! А вот год назад, когда старый Галлимар умер, магазин перекупил канадский француз. Мишель Колье… Ты, может быть, слышал про него. Он держит магазин в Лондоне. М-да… Я там, правда, ни разу не был, но говорят, что выглядит хорошо, хотя стандарты у него уже другие. Мишель Колье? Нет, не знаешь? Он должен был приехать месяц назад, но застрял в Нэнтакете и, судя по всему, там гуляет. Вчера опять звонил, говорил, что задерживается. Где ты хочешь ужинать? – спросил Гилберт, переводя разговор на более насущную тему.

Он открыл над ними зонт, но высокий Уильям под ним не поместился и просто поднял капюшон. Неуклюжий, с тонкой шеей и висящими, как веревки, вдоль тела длинными тонкими руками, он вышагивал рядом, стараясь примериться к степенному шагу Гилберта.

– Мне все равно! Только позволь мне заплатить! – ответил брат.

Но Гилберт снова чувствовал себя старше:

– Вот уж нет! – сказал он мягко, но твердо. – Я как-никак у себя дома!

В ресторане было пусто, в дверях стояли два официанта и смотрели на них как простые смертные смотрят на кинозвезд. Уильям вспомнил ресторан, они были в нем три года назад. Сели за столик у неработающего летом камина, и Гилберт заказал Chateau тагдаих девяносто шестого года. На самом деле Гилберт еще три дня назад зарезервировал здесь места. Это был дорогой старый ресторан с хорошим поваром, который знал Гилберта. Они с братом мирно беседовали и пили вино.

– Ей будет очень удобно рядом со мной, – продолжал брат. – Больница рядом, а там, у нас в деревне, бывало, река так разольется, что никуда и не доберешься.