Я же дошел до отчаяния — мои неуклюжие конечности все отрастали, я все выставлял себя перед Мирандой законченным дураком. Понять не могу, почему я никак не мог от нее отделаться, со мной она годами обращалась как последняя стерва, травила меня в соцсетях. А мне зачем-то хотелось доказать ей, какой я клевый чувак, и чем сильнее старался, тем менее клевым выглядел, разумеется. У школьников долгая память, и никто не забыл ту мою катастрофу, когда мне подбросили слабительное, а к тому же когда мы стали подростками, издевательства Лоама сделались более конкретными и направленными — «гендерно-ориентированными», как сказали бы мои родители. У них-то для каждого случая есть термин.

Наверняка Лоам заметил, как я смотрю на Пенкрофт, и это ему было на руку — что я таращусь на ту, кого он считал своей. Лоам уж никак не феминист, Пенкрофт была его девчонкой и даже его собственностью. Он принялся изобретать для меня всяческие унижения, посылал к Миранде с интимными сообщениями о совместных планах на вечер, велел передать, что она забыла у него дома свой лифчик. Грубо все, примитивно. И хотя он дубина тупая, он сочинял эти послания так, что я вынужден был произносить их как бы от первого лица: не «Скажи ей, что я хочу обцеловать ее с ног до головы», а «Скажи: „Я хочу обцеловать тебя с ног до головы“». Очень умно, да, и меня от этого корежило, как он того и добивался. Лоам прекрасно понимал, что я хотел бы все это сам сказать Миранде, от себя, хотел бы сам с ней все это проделать, и он использовал это как еще один способ — словно без того у него было мало возможностей — меня унизить. Говоря с Мирандой, я не мог смотреть ей в глаза, а если отваживался, то видел в них торжество, она была довольнехонька: ей тоже нравилось низводить парня выше ее ростом, чтобы тот обращался в желе и трепетал просто от ее присутствия. Ли следила за мной бдительно, как сторожевая овчарка, пока я говорил с ее наилучшей подругой. Но запретить мне передавать сообщения она не могла: я выполнял волю Лоама, а Лоам был королем.

Интуиция у меня развита, как у большинства кротиков, мы ведь все время наблюдаем, прислушиваемся, думаем, и мы находимся снаружи, во внутренний круг нас не пускают. И мне впервые показалось, что Лоам как-то тревожится. Более того, мне показалось, он насторожился из-за меня.

Да, понимаю, как это звучит.

Вы уже ухохатываетесь.

И приговариваете: чтоб Себастьян Лоам насторожился из-за долговязого ничтожества вроде тебя? Но вот не знаю. Вроде бы куда мне до него, но я чувствовал, он начинает напрягаться, и я получил окончательное доказательство, когда Лоам мне врезал.

У каждого есть своя точка невозврата, и этот удар стал такой точкой для меня. Предварял его ужаснейший, самый унизительный эпизод из всех ужасных и унизительных эпизодов, что я пережил в школе Осни. День спорта. В школе Осни итоговые экзамены считались ерундой, а вот День спорта! В любой другой школе сдаешь экзамены — и свободен, но в Осни мы обязаны были прийти в школу еще дважды, на День спорта и на коронацию. Так что после месяца блаженных видеоигр у себя в комнате и поездок с родителями в Лондон и Стратфорд, край лебедей и Шекспира, я вновь очутился в Осни. Я даже почти не был этим огорчен. В моем Эдмон-Дантесовом календаре отсчет времени заканчивался, и это был предпоследний день. Родители еще не знали о моем решении: я собирался отбыть День спорта и коронацию и на том расстаться с Осни. Может, я не гений всех народов, но был уверен, что экзамены сдал отлично, в том числе благодаря всей лишней работе, что делал для Первых, и смогу предъявить результаты родителям вместе с моим решением уйти.

Но в тот последний День спорта, день последней соломинки, Лоам зашел чересчур далеко: он отдал приказ, который сломал спину верблюда. За обедом он подозвал меня и распорядился:

— Селкирк, сбегай в аптеку.

Я удивился: медицинские и химические поручения обычно исходили от Тюрка.

— О’кей, — ответил я, как обычно, и ждал конкретных указаний. И получил.

— Миранде нужны тампоны. Купи ей.

Так-то я знаю, что за тампоны. Приблизительно. У нас были уроки полового просвещения, и мама держала тампоны в ванной, под раковиной, в детстве я как-то раз вытащил у нее один из пачки, мне подумалось, это какой-то маленький игрушечный зверек из мягкого хлопка, с мышиным хвостиком. Но купить? В этом я не разбирался. Может, они бывают разных размеров? Придется спрашивать? При одной мысли об этом я вспотел. Но вслух лишь повторил «о’кей» и побрел через ворота по подвесному мостику в город. Аптека на Хай была мне хорошо знакома, я много чего покупал там для Тюрка, но никогда прежде не осмеливался проникнуть в таинственный отдел со специальными товарами под вывеской «Женская гигиена».

Глаза разбежались при виде сбивающего с толку разнообразия ярких упаковок, все они специально так сделаны симпатичными, девчачьими и довольно удачно скрывают свое назначение. Быстренько, стараясь прикинуться метросексуалом, выполняющим просьбу подружки, и не показаться тихим извращенцем, глазеющим на медицинские изделия, я ухватил самую крупную пачку, что попалась под руку, с надписью «супер». Проверил — на боку изображены три синие капли (очевидно, красные рисовать не разрешается, слишком противно) — и поспешил к кассе, где меня с любопытством окинул взглядом продавец.

Вернувшись в школу, я передал упаковку (спрятанную в пакет от «Бутс») Лоаму. Тот глянул на пакет, на меня и сказал:

— Зачем они мне? Это Миранде, мне это ни к чему.

Тюрк, приплясывавший рядом с шефом (гангста-рэп), завыл гиеной:

— Зачем они ему, бро? Мужики таким не пользуются! Мы тут не все геи, амиго!

— О’кей, — повторил я привычное словцо. — Где… где Пенкрофт?

Лоам повернул кисть, чтобы свериться со своим суперфирменным самым-дорогим-какой-можно-купить-за-деньги хронометром.

— В девчачьей раздевалке, переодевается перед бассейном. Сейчас-то он ей и нужен. Метнись живо.

Тюрк цвиркнул зубом:

— На цырлах, бро!

Я развернулся и «на цырлах» поспешил к бассейну. В этой части школы дубовые панели с серебряными кубками сменялись высокотехничными бело-голубыми раздевалками, из которых открывался выход в еще более высокотехничный бело-голубой бассейн. Лоам и Тюрк почему-то следовали за мной по пятам — вообще-то мне проводники не требовались, ведь (только не примите меня за извращенца, как приняли в аптеке) я прекрасно знал, где переодеваются девочки. То есть это я думал тогда, что парни помогают мне отыскать Миранду. Вот и дверь с изображением девчачьей фигурки (ручки-ножки в виде палочек и юбка). Я постучал, прислушался. Ответа не было. Изнутри доносился острый запах бассейна, запах Миранды Пенкрофт. Лоам и Тюрк пыхтели у меня за спиной. Я обернулся, высматривая, не идет ли кто из девочек, попросить бы передать упаковку. Вдруг коридор заполонила целая толпа, но сплошь парни. Тюрк снова цвиркнул зубом, отвратительная манера.

— Что, бро, не открывают? Нико-о-ого-о не-е-ет, амиго?