– Да, думать иногда трудно, – ласково улыбнулась она.

– Слишком много думать тоже нехорошо, – заметил я в свое оправдание.

– Возможно, ты прав. Всякий перебор вреден. Полезно довольствоваться малым.

– И ни в чем себе не отказывать.

– Ну и шуточки у тебя, – слегка раздраженно сказала Афра.

Что сделать (примерно и пока не в хронологическом порядке):

1. привести в порядок финансовые дела;

2. купить щенка лабрадора;

3. найти подходящего похоронщика;

4. подготовить похороны;

5. организовать два гольф-тура;

6. инсценировать аварию;

7. организовать перевозку «трупа» в Нидерланды;

8. иметь действительный паспорт;

9. выучить итальянский;

10. купить малолитражку;

11. изменить внешность;

12. сходить на похороны;

13. отправиться в рай.

Мой коллега Беренд поинтересовался, «в облаке ли» я.

– I am in the cloud of the unknowing[14].

Я вычитал это выражение совсем недавно, листая в парикмахерской журнал «Happinez». Не знаю, что оно означает, но звучит красиво. Беренд тоже не нашел, что ответить.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, как и сказал: I am in the cloud of the unknowing.

– Да-да… ты, значит, скажем так, пустил все на самотек. – Беренд смотрел на меня вопросительно.

– В самую точку, Беренд. Пустил на самотек.

Ситуация в конторе последние несколько недель слегка сюрреалистичная. Коллеги по оптовой торговле сантехникой и моющими средствами жалеют меня, ведь я уволен, и одновременно радуются, ведь сами они не уволены. Им неизвестно, что я получу целый мешок денег (по настоянию Хертога я подписал документ о неразглашении), и меня это вполне устраивает.

У них сложилось искаженное представление о моем психическом состоянии, а я прямо-таки ликую, что скоро пробкой вылечу отсюда, и жалею тех, кто будет до пенсии торговать туалетной бумагой и автоматами для выдачи полотенец. Так что у каждого в конторе есть повод для радости, но никто ее не проявляет.

Марике спросила, как я справляюсь со своим увольнением.

– Ищу, куда бы его засунуть, – брякнул я, недолго думая.

Марике воззрилась на меня с недоумением.

– Прости. Иногда реагирую не совсем адекватно. Но я еще не пришел в себя.

Она понимающе кивнула. Но в ее глазах стояли два больших вопросительных знака: засунуть?

Не так-то просто изображать уныние, когда, радостно насвистывая, ведешь обратный счет дням. Осталось тридцать девять рабочих дней. И самая большая проблема в том, что свистеть я могу только мысленно.

Господин Хертог лично уже несколько раз обращал мое внимание на газетные объявления о вакансиях, которые казались ему «весьма привлекательными».

– И, разумеется, я напишу вам прекрасную характеристику, дружище.

– Вы очень любезны, – произнес кто-то, и это был я сам, хотя в то же время подумал: «Подотрись ты своей характеристикой».

Мои коллеги считают, что я поступаю достойно, продолжая работать без всякого стимула.

– Я бы на твоем месте время от времени сказывался больным, – заговорщицки шепнул мне завскладом Дирк. Он понятия не имеет, как неуютно я чувствовал бы себя дома.

К тому же я не хочу бросать изучение итальянского в пробках по дороге на работу. Занимаюсь языком больше часа, два раза в день и делаю успехи (хвалю себя сам). Иногда закладываю лишний крюк, чтобы закончить урок.

Я открыл новый счет в банке ASN. На него можно перевести выходное пособие. Афре я сообщил, что получу десять тысяч. Она сочла, что это маловато. Я сказал, что еще ловко выторговал эти десять тысяч, ведь Хертог поначалу предлагал всего пять.

– Вдвое больше, Афье, это совсем недурно.

Афре нечем было крыть.

Итак, десять тысяч евро попали на наш общий счет в банке ING. И шестьдесят пять тысяч – на мой личный новый счет. В конце концов, это мое выходное пособие. На нашем общем счете примерно сорок тысяч евро. Из них половина моя. По зрелом размышлении я разработал следующий план: буду снимать регулярно небольшие суммы, порядка нескольких сотен евро. Тогда перед окончательным переездом в Италию на заднем сиденье моего автомобиля будет лежать пакетик с двадцатью тысячами евро наличными.

Афра вряд ли что заметит. У нас в доме практикуется классическое разделение труда: муж занимается финансами и садом, а жена – домашним хозяйством; но при этом в мои постоянные обязанности входят мытье посуды и топка камина. У нас общий счет, доступный для обоих по картам. Пока банкомат выдает по карте деньги, Афра считает, что все в порядке. Ну, может, спросит раз в год, сколько у нас денег на сберегательном счете. Может, она слегка огорчится, когда после моих похорон выяснит, что там осталось всего двадцать тысяч. А может, она понятия не имеет, сколько там было сначала, и даже обрадуется.

Я не чувствую за собой никакой вины. Она получит вполне приличную страховку и солидную вдовью пенсию, и дом наш полностью оплачен.

По брачному договору у нас общее имущество, но в итоге Афре достанется больше половины. Она это честно заслужила. Вдобавок ей предстоит пережить мои похороны и остаться вдовой.

Надеюсь, она не станет слишком долго горевать. Симпатичный песик наверняка ее утешит.

Итальянский народ сказал: «Нет!»

Не знаю точно, против чего протестуют итальянцы, и у меня сложилось впечатление, что и сами итальянцы тоже не знают. Официально они против изменений в Конституции, призванных смягчить постоянную тупиковую ситуацию в итальянской политике. Но, похоже, в первую очередь они протестуют ради протеста, говорят «нет!» политической элите, в данном случае премьеру Ренци, да и любому другому премьеру.

За семьдесят лет в Италии сменилось примерно шестьдесят премьеров, из чего с очевидностью следует, что итальянцы не слишком дорожат своими первыми министрами.

Начав новую жизнь в Италии, я больше не стану интересоваться политикой. Хотя и нахожу политику весьма занимательной и не верю дурацким воплям, что все политики – лжецы и хапуги. Политики врут и воруют не больше и не меньше, чем владельцы автосервисов, банкиры и получатели пособий.

Но боюсь, итальянскую политику мне уже не постичь. Это стоило бы огромного напряжения, тогда как одно из самых значительных намерений на остаток моей жизни – избегать огромных напрягов, разве что они позволят испытать чувство огромного счастья. А итальянская политика счастья не сулит. Я надеюсь, моя жизнь в Тоскане потечет безмятежно, что бы там ни творилось в парламентах, общинных советах, дворцах и тайных кабинетах. Джузеппе Томази ди Лампедуза[15] (одно имя чего стоит) в одной из своих книг утверждает: «В Италии все должно меняться, чтобы все оставалось по-прежнему». Качество пиццы и макарон не должно страдать из-за политических кризисов. Обожаю пиццу. Обожаю итальянскую кухню: vitello tonnato, coppa di Parma, паста ручной работы. Страсть к листовой капусте разделить труднее. Хотя… ради голландского тушеного мяса я готов прокатиться разок туда-обратно.