дышать именно потому, что ты на ней жил, – вот что значит преуспеть».

Что ж, считаю, я преуспел.

Особенно когда смотрю, как подрастают дочки. Сегодня я пришел домой, и Адели бросилась мне на шею, как каждый вечер, когда я успеваю вернуться раньше, чем она уснет. Гордо продемонстрировала свою новую пижаму с единорогом и блаженно улыбнулась, показав, что у нее нет двух верхних резцов. В свои семь лет она утопает в розовом, в блестках, единорогах и радугах. Капуцина держалась сзади, мило закатывая глаза от того, что младшая сестра пришла в такой восторг без особого повода. В этом возрасте старшая была менее буйной – сдержанной, прилежной. Она и сейчас такая. Может, даже слишком. Она трудится со средней школы, и это принесло плоды. Немногие студенты сдают первую сессию с первой попытки. Она еще не решила, какую специальность выберет, но я не сомневаюсь, что из нее выйдет отличный врач.

Вечером из Парижа приехала Катрин. Рашель всегда радуется, когда ее лучшая подруга гостит у нас. Завтра вечером собираемся на ужин-концерт в одном ресторанчике в Эпфиге. Капуцина предложила посидеть с младшей сестрой. Скоро начнется учеба, и она не сможет столько помогать. Очень мило с ее стороны.

У меня замечательная любимая жена, две чудесные дочки и нужная работа.

Ложусь спать уставшим, но счастливым человеком.

Захлопнув тетрадь, Капуцина воет от горя. Она рыдает от несправедливости, оплакивает эту гнусную жизнь, отнявшую у нее отца. Рыдания тонут в слишком большой для нее вилле. Никто не услышит их сквозь толстые стены. Этот безмозглый ублюдок спокойно спит в тюрьме, но скоро выйдет на свободу и будет жить дальше. А она словно оцепенела, глядя на карусель, на которой нет отца и которая крутится без нее.

Капуцина плачет из-за своей утраты и от радости неожиданной находки. Читать написанное им одновременно и больно, и утешительно.

Пришло время смириться с его отсутствием.

Пришло время открыть шкатулку.

Глава 21

Простодушие новичка

Наконец выходной. Льет дождь, ну и ладно, Блум все равно будет рад выйти на улицу. Да и я тоже.

Неделя выдалась напряженная. Когда я уходил с последней консультации, на уме у меня было одно – навести справки о мадемуазель Клодель. Но времени на это катастрофически не хватало. Коллега из департамента Верхний Рейн ушел на больничный, и к моему без того плотному графику добавились командировки и дежурства в другом городе. У каждого из нас настолько личные отношения с собакой, что кинологу трудно найти замену. Поезд с депутатами – осмотр перед посадкой, визит министра здравоохранения в Институт по изучению рака ЖКТ, два звонка о бомбе в Европейском парламенте, подозрительный багаж в аэропорту и на вокзале Мюлуза, поиски двухлетней девочки, убежавшей от родителей и потерявшейся в лесу, – в общем, мне так и не удалось выкроить для себя полдня.

Я еду на Страсбургский вокзал. В поезде Блум неизменно производит прекрасное впечатление. По правилам я должен надевать на него намордник, но обычно его ласкового взгляда и безупречного послушания достаточно, чтобы убедить контролера, что в наморднике нет нужды. Сегодня билеты проверяет молодая девушка. Она остановилась погладить его, спросила, что за порода, присела на пару минут на подлокотник напротив. Мы перекинулись всего парой слов, но я почувствовал, что она несет какую-то тяжелую ношу. Короткая передышка, и снова в бой, уж не знаю какой. Моя собака – беспроводное зарядное устройство.

Не уверен, что хочу застать Симоне. Не нравится мне этот тип. Я его не перевариваю. Наши атомы отталкиваются друг от друга. Надменный, самоуверенный, расист и женоненавистник – и не скрывает этого. У него для каждого есть презрительное прозвище. И при встрече всегда говорит что-нибудь неприятное. Смотрит злобно и придвигается к твоему лицу, чтоб страшнее было, так близко, что чувствуешь его горячее зловонное дыхание. Он придвигается, а ты отходишь, опустив глаза. Типичный киношный злодей.

Коллектив в целом приятный, но он начальник и все с ним мучаются. Неуравновешенный шеф и жесткая служебная иерархия.

Я иду по платформе номер один к офису Службы железнодорожной безопасности. Когда я в штатском, то отпускаю Блума с поводка. Доверяю ему. Он метис, помесь бельгийской и австралийской овчарок. Это сочетание и делает его таким особенным. Очень развитый нюх плюс невероятные способности к обучению. А вдобавок еще и исключительная чувствительность. Он просто создан для меня.

Симоне нет на месте.

В офисе сидит новенький. Говорю, что пришел за копией протокола о недавно обнаруженном подозрительном багаже. Якобы мне это нужно для досье Блума, которого переводят на новое место службы. Я и сам в это не верю, но, если повезет, неопытность моего собеседника сыграет мне на руку.

Он не задает никаких вопросов.

Люблю новичков.

Он хмурит брови, ищет, переспрашивает дату, опять ищет.

– Не-а, за этот день ничего нет.

– Как так «ничего нет»? Мы развернули полный комплекс мероприятий по протоколу безопасности, я был там.

Он поворачивает ко мне монитор. Потом ищет в шкафу, где хранятся бумажные протоколы. Безрезультатно.

– Извини, приятель, ничем не могу помочь. Никаких следов.

– Тебя еще здесь не было?

– Я только вышел на работу.

Поблагодарив его, я сажусь на скамейку на платформе и принимаюсь размышлять. Добавилось еще несколько кусочков пазла. Полное отсутствие протоколов и странная реакция Симоне меня заинтриговали.

Может, я принимаю ситуацию слишком близко к сердцу, а надо просто о ней забыть… Диана сказала бы, что в выходной лучше заниматься собой, а не другими.

А я бы ей ответил, что эта девушка не похожа на других.

Глава 22

Прежде чем заговорить

Мне тоже было больно, когда умер брат. Все расспрашивали меня о племянницах, жалели, беспокоились о них. И правильно. Они имеют право плакать. А я – взрослый, крепкий мужчина, брат, просто брат, не сын.

Но брат у меня был только один. Мы росли вместе, ссорились, мирились, играли, учились, узнавали, как устроен мир. Вместе.

И мы любили друг друга.

Люди не замечали моего горя. И я не виню их. Это очень по-людски. Куда проще делать вид, что ничего не видишь, убеждать себя, что человек в порядке, а не спрашивать, как он справляется со своей болью.

Обо мне беспокоилось только одно существо на свете – моя маленькая мышка. Мы встретились в заводском медпункте, когда через пару недель после трагедии я перерезал сухожилия на двух пальцах. Прежде чем заговорить, она дотронулась до меня. Кровь хлестала ручьем, надо было зажать рану. Потом, поджидая скорую, мы разговорились. Кажется, мы полюбили друг друга с первого взгляда. К сожалению, место было уже занято. Я нашел в себе силы отойти в сторону, а когда мысли о ней не отпускали, писал стихи. Преобразовывал грусть в красоту. Я всегда старался прикрыть уродство мира, рассказывая о нем музыкой слов. Если Виктору Гюго это удалось после смерти дочери, то и мне с моей грустью стоило попробовать. Ради моей маленькой мышки я превращал отречение в поэзию. Где-то же оно должно было находить выход.

До гробовой доски даем обет любви,

Пусть совесть загрызет, коль стих огонь в крови.

Горячей клятвы след с волною унесется,

Встает над пеплом дым, пока страсть не уймется.

Взываем к звездам мы и молим под Луной

О том, чтоб милый взгляд одело пеленой,

Когда ваш вольный взор и рук слепых касанье

Подарят в жаре тел любовное признанье.

Глава 23

Трогательный кошмар

Блум чувствует, что я озадачен: пропавший рапорт вот уже несколько дней не выходит у меня из головы. Смутно чувствую, что это подозрительная история. Мы идем по улице, пес кружит возле меня. Я его одергиваю, чтобы не вертелся под ногами. Иногда мне кажется, что своим выразительным взглядом он тоже ставит меня на место.