– Видимо, ее нога попала в стрелку, а поезд идет так медленно. Но, Грейс… – его голос прервался, – ты бы видела бедняжку, когда мы ее подняли.

Со страшным криком мама закрыла лицо руками.

Я онемел от ужаса, однако боль пришла позже, а тогда я лишь понял, что Мэгги навсегда покончила с молочными бидонами.

Каким же печальным и смутным и, главное, каким непредвиденным был тот период времени. Даже теперь, извлекая его из памяти, я все еще не могу без боли представлять произошедшее. Разумеется, никто не мог бы обвинить маму в смерти Мэгги. В ту же ночь отец вернулся с фонарем к железнодорожному переезду и обнаружил застрявший в стрелке между рельсами каблук, оторванный от ботинка Мэгги. Мой бедный друг; пойманная в ловушку этих тисков, она явно изо всех сил пыталась высвободиться. В ответ на запрос о происшествии прокурор дал ясно понять, что, если бы Мэгги захотела убить себя, она не стала бы совать ногу в стрелку, чтобы потом пытаться выдернуть ее. Знал и я, судя по последним, полным надежды словам Мэгги, сказанным мне, что мысль о самоубийстве никогда не приходила ей в голову. И все же, несмотря на это, деревня отвергла очевидность несчастного случая в пользу более ужасной альтернативы, и Мэгги, возвеличенная трагедией, стала мученицей, а мы – виновниками ее гибели.

Тема эта игралась с вариациями. Когда мы сидели за ужином, отец, с горечью сообщая о последних сплетнях, не стал нас щадить. Если бы мы не встряли со своими ложными обещаниями между любящей матерью и ее единственным ребенком, если бы не морочили ей голову иллюзорными надеждами, если бы «оставили бедную девочку в покое», она была бы теперь жива и счастлива. И почему это только нам, единственным из всех, кто живет в деревне, понадобилась прислуга!

Мать, которая теперь целыми днями не решалась выйти из дому и во время этого ужина почти не притронулась к еде, стиснула руки:

– Нам придется уехать, Конор.

– Уехать? – Отец перестал есть.

– Да. Подальше от этого несчастного Арденкейпла. Ты ведь всегда этого хотел.

– Как это! – Брови отца опасно взлетели. – Чтобы я убежал! Удрал, как кролик! Что ты обо мне думаешь? С Арденкейплом все в полном порядке. Мне нравится это место и окрестности. А теперь тем более ничто не заставит меня уехать. Кроме того… – он говорил медленно, с намеком, – не забывай, что ты должна выступить на концерте.

– Что?! – заплакала мама, содрогнувшись от одной мысли о своем выступлении. – Я не собираюсь ни на какой концерт, ни за что, ни за что!

– Соберись, Грейс.

– Нет, нет! Я этого не перенесу!

– Ты должна.

– Я не способна на это. Я сломаюсь.

– Ты не сломаешься.

– Но, Конор… быть там, перед ними всеми, одной…

– Ты будешь не одна. Я буду с тобой. И Лоуренс будет. Разве ты не понимаешь, любимая, – нахмурился он, глядя на нее, – если ты не выступишь, это станет явным признанием нашей вины. В том, что случилось с Мэгги, мы совершенно не виноваты. Поэтому мы должны пойти все вместе, должны постоять за себя и показать, что нам плевать с высокой башни на их разговоры.

Меня уже трясло от того, что нас ждет, от чего-то, вдруг протянувшего ко мне свои ледяные руки. Но пока, как и мама, я пребывал в растерянности, отец смотрел на нас как бы издалека – спокойный и полный решимости.

– Вот увидите, – сказал он, словно разговаривая сам с собой. – Да, вы сами увидите…

В день концерта отец вернулся домой на более раннем поезде. Он нес под мышкой длинную картонную коробку, содержимое которой стало мне очевидным, когда в половине шестого мама медленно, почти неохотно, спустилась по лестнице, – она была прекрасна, но, боже, страшно бледна, в новом синем шелковом платье, с низким декольте и плиссированной юбкой.

– Отлично, – твердо сказал отец, внимательно оглядев ее. – Как раз к цвету твоих глаз.

– Оно красивое, Кон, – тихо сказала мама, – и, пожалуй, стоило его купить. Но я так нервничаю.

– Напрасно, любимая, – так же непререкаемо сказал отец.

Затем, к моему изумлению – поскольку никогда прежде я не видел в доме таких вещей, зная, что мой отец трезвенник и редко когда позволяет себе бокал пива со своими клиентами, – он вынул из коробки плоскую бутылку с надписью на этикетке «Мартель. Бренди» и тремя звездочками. Осторожно, как будто отмеряя лекарство, он налил в стакан приличную порцию, не без того, чтобы вдруг щедро плеснуть мимо, а затем протянул его маме.

– Нет, Кон, нет.

– Выпей, – неумолимо сказал отец. – Ты как заново родишься.

Пока мама колебалась, раздался стук лошадиных копыт и дребезжание кеба, подъезжающего к нашим воротам. Вздрогнув от этих звуков, она лихорадочно схватила стакан и, пока я, широко открыв глаза, смотрел на нее, опустошила его одним глотком, едва не поперхнувшись.

Внутри кеба было темно, и это принесло временное облегчение. Я сидел на краю сиденья, с прямой спиной, в своем воскресном костюме с накрахмаленным воротником. Отец тоже оделся во все лучшее, а его усы были подровнены и подкручены, так что кончики боевито загибались вверх. По крайней мере, мы смело демонстрировали свою готовность к тому, что ждало нас впереди. И внезапно, когда красный огонь из кузницы осветил кеб, я увидел, как мама потянулась к отцу и сжала его руку:

– Теперь я не боюсь, Кон. Мне тепло, и я чувствую себя сильной. Я знаю, что у меня все получится.

Отец тихо рассмеялся – да, к моему полному изумлению, этот мужчина действительно рассмеялся.

– Разве я тебе не говорил, любимая?

– Да, Кон, дорогой. – Голос матери звучал странно. – Только… Я чувствую… я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Неужели эта женщина тоже сошла с ума? К моему ужасу и стыду, не обращая внимания на меня и на пропасть, разверстую впереди, они заключили друг друга в тесные объятия, после чего мама глубоко и удовлетворенно вздохнула.

Успокаивало и то, что ее благополучно довели до задней двери, куда входили выступающие, затем отец взял меня за руку, и мы пошли к главному входу. Зал был полон, сзади люди уже стояли, но в первом ряду, сразу перед сценой, были оставлены места для родственников тех, кто выступал. Туда и направился отец, высоко подняв голову, так высоко, что, хотя все его видели, он мог никого не узнавать. Однако, несмотря на эту стратегическую осанку, он не упускал из виду толпу в конце зала, состоящую в основном из молодых людей, потому что шепнул мне на ухо:

– Зеваки из Ливенфорда… жди проблем.

Наш приход был четко рассчитан по времени. Едва мы сели, как леди Мейкл суетливо выскочила на сцену и объявила о начале концерта, коротко объяснив, в чем его цель, и попросив зрителей быть внимательными к артистам.

– Эти хорошие люди, – сказала она напоследок, – выступают перед вами бесплатно по самой достойной причине. Я хочу, чтобы вы приветствовали их всех без исключения.