— Разве вы так часто пересекались? — Валера не мог обуздать неуместное раздражение.

— Мы всегда понимали друг друга, — несколько загадочно и обтекаемо отметил Юрасик. — Это со стороны могло показаться, что мы спорим, а на деле, Тигран любил со мной разговаривать.

Валера угрюмо смолчал.

— Тебя он ценил, ясное дело. Тоже любил. Уважал, — суетливо добавил Юрасик. Перечень глаголов, долженствующих описать то, что ему хотелось выразить, иссяк.

Сергей молчал по-прежнему.

— Какой человек был! — Определения у Юрасика закончились столь же внезапно, как глаголы. Но чувства остались, невыразимые и невыраженные, скорбные, переполняющие, искренние.

Юрасик протянул к шефу опустевшую рюмку. Незначительное мышечное усилие вернуло ему рюмку полную. Слов набиралось меньше, чем ржаных зерен, пущенных на приготовление рюмки аква витэ. На глаза Валеры навернулись неподдельные слезы. Было горько и от несчастья, и от невозможности выразить свою печаль.

Валере не требовалось копаться в себе, чтобы осознать, что раздражает больше: прорезавшаяся любовь Юрасика к покойному, которого на самом деле Юрасик терпеть не мог и боялся его при жизни, или заискивание этого гада перед Борисом. Раздражало и то и другое. Юрасик сейчас действительно верил в то, что они с Тиграном были связаны крепкой, по достойному солоноватой, в духе шестидесятых, мужской дружбой. Перед Борисом он кадил не из корысти, а исключительно от полноты душевной. А может, от любви к власти как таковой, в Борисовом воплощении. Валера не побоялся себе признаться, что раздражение было вызвано недовольством, — не он сам, Валера, служит предметом любви и почитания, пусть даже такого жалкого существа, как Юрасик.

Что же, надо подохнуть, что ли, чтобы заслужить достойное к себе отношение? В нетрезвом мозгу закачалась, укрепляясь по мере опьянения, мысль, что никто никогда не сумел оценить его по-настоящему. Жена? Что жена, где жена? Что думать о ней сейчас. Мать? На то она и мать, чтобы любить сына не рассуждая, но как раз от его маман такого не дождешься. Валера лихорадочно взалкал любви и уважения равного по полу и вспомнил, наконец, об Алике.

Алик не подведет, он придет в гости по первому зову и продемонстрирует все, что Валере требуется. У Валеры есть-таки собственные почитатели, причем не по долгу службы, как у Бориса. И с Юрасиком Алика не сравнить. Оба слабаки, конечно, но Алик все-таки покрепче будет. Надо Алика в гости пригласить в ближайшие выходные, на настоящего друга не тянет, но на бесптичье и жопа соловей.

Поминки как-то скомкались. Борис сурово наливался водкой, Сергей молчал, Юрасик говорил с чувством и не по делу. Поведение Валеры свелось к реплике: — А вы, батенька, дурак! — но реплике не вслух, а про себя. Снисходительность и высокомерие вступили в конфликт с самоуничижением, вызвав приступ тошноты; захотелось на воздух, но Валера терпел.

Он ушел последним, когда уже кончилась правильная водка, а Борис не подтвердил приглашения остаться на ночь. Денег на помин пожалел? Спального места? С него станется. А ведь его сотрудник погиб, их общий товарищ! Кулаком бы по столу! Шарахнуть, чтобы очнулись!

Но перед Валерой оказалась лишь дверь собственной квартиры, и зашел он тихо, опасаясь разбудить мать. Напрасно! Записка на столе в кухне извещала об ее очередной отлучке.

Валера лег, не раздеваясь, тяжелый сон потащил его по крутому склону — к обязательному обрыву, не иначе. Валера не верил снам. Он не запоминал их.

Жена подняла черную блестящую головку, изящную, как у ласточки, выпростала из простыней длинную смуглую руку, подперла голову — словно змея поймала птицу:

— Ну что, сегодня секс будет?

— А сама-то как думаешь? — Настроение у Бориса было не ахти, правду сказать, настроения не было вовсе. Жена проявила понимание: не стала цепляться, почему так поздно вернулся, почему пьян. Жена вела себя на уровне. И этот уровень его раздражал. Хотелось простой человеческой истерики с воплями, если повезет, с битьем посуды, чтобы можно было развернуться и сказать:

— Ну, я пойду чаю попью. Свистни, когда будешь в настроении.

Но этой сладости его лишили, и женой Борис остался недоволен.

— Чайку заварить? — жена выскочила из постели в нежно-абрикосовой сорочке, он махнул рукой.

— Я сам, лежи.

Улеглась, не накрываясь. Улыбнулась миролюбиво:

— Так что насчет секса?

— Начинай, — согласился Борис, — а я пока чайку попью.

Жена рассмеялась, но он расслышал принужденность в хрипловатом мелодичном смехе. Что за женщина, ничто ее не берет! Вышел в детскую, осторожно подошел к кроватке: дочь спала, крепко, без притворства. Маленький смуглый кулачок с пальчиками точно такой же формы, как у жены, удерживал на подушке что-то невидимое и важное для дочери. Борис поцеловал кулачок, влажный лоб под темными завитками, дочь сонно пробормотала: — Папа, пахнет! — прижала кулачок к груди и отвернулась. Выпил на кухне заварки из чайничка, подумал, достал анальгин из аптечки и съел сразу две таблетки. Жена тактично не выходила из спальни, и Борис сдался.

Секс, как всегда, был техничным, затяжным и отвлеченным, близости в ее прямом понимании не получилось. Как всегда.

По завершении процесса жена потянулась и тотчас энергично вскочила: в душ. Вернулась, облаченная в уже темно-синюю шелковую сорочку с кружевами, аккуратно пристроилась на его плече, потянула носом воздух, помолчала для убедительности и приступила:

— Дорогой!

— М-м?

— Я знаю, что ты не спишь! Сейчас у отца есть возможность выкупить цех на его заводике. Ну, членам правления, сам знаешь… Ты мог бы с ним вместе вложиться… Из цеха — там же по ночам никого, завод практически стоит — из цеха можно было бы сделать, не покупая специального оборудования, игровую площадку для пейнтбола, пускать желающих вечером, а хоть и ночью. Пейнтбол — это в тренде, это интересно! И тебе было бы интересно! А старые станки можно оставить, использовать как препятствия в игре. Это цех по производству теннисных шариков, сам понимаешь, кому сейчас нужны наши теннисные шарики… Правда, на заводе до сих пор пропускная система, но этот вопрос решается. Отличный вариант! Перспективный!

Борис постарался свернуть разговор мирно, якобы засыпает, мол, денег свободных нет, но жену не проведешь.

— Да надо-то всего ничего! Хватит того, что ты из книжек своих вынешь! На книжках доход копеечный, тебе лотки с ножками Буша в десять раз денег больше приносят! Развернулись бы с пейнтболом. И престижно, и доход. Можно и о втором ребенке подумать, Юльке скоро два с половиной, хорошая разница для второго детеныша!

Борис молчал. Жена воодушевилась.

— Я понимаю, дорогой, что книжки — это твое хобби. Но это же безумие! Это невыгодно! Это смешно, в конце концов! Непрестижно! Я до сих пор на позорной машине езжу, о прочем уже не будем!