ук... и страх! Боль и страх —близнецы! Хочу тебе, магистр Ди, кое-что поведать по секрету, этому тебя ни в одном университете не научат... ук... я буду свободен, когда сброшу с себя мое тело... ук... до тех пор, пока мне не исполнится тридцать три, я заговорен от того, что вы называете смертью... ук... но сегодня мой час пробил. Первого мая, когда ведьмы отмечают свой кошачий праздник, отпущенный мне срок истекает. И что бы матери еще с месяц не подержать меня при себе, смердел бы я никак не меньше, зато было бы время свести счеты с Кровавым епископом, с этим невеждой, за его профанические потуги! Ты ему......................................................................................................................(На документе следы огня.)........................….........................................................................................….после чего Бартлет Грин ощупал мое плечо чуть ниже ключицы — камзол мне порвали стражники при аресте, и грудь моя была открыта — и сказал:

—Вот она, магическая косточка! Ее еще называют вороний отросток[14]. В ней скрыта сокровенная соль жизни, поэтому в земле она не истлевает. Евреи потому и болтают о воскресении в деньСтрашного Суда... однако это следует понимать иначе, мы, посвященные в таинства новолуния... давным-давно воскресли. А откуда я это знаю, магистр? Мне не кажется, что ты преуспел в искусстве, хотя из тебя так и прет латынь и прописные истины!Послушай, магистр: эта косточка излучает свет, который профаны видеть не могут

(Следы огня.)

...Легко понять, что от таких речей разбойника меня охватил ледяной ужас; с трудом совладав со своим голосом, я спросил:

— Следовательно, я являюсь носителем знака, которого мне никогда в жизни не суждено увидеть?

На что Бартлет очень серьезно ответил:

— Да, магистр, ты отмечен. Отмечен знаком Невидимых Бессмертных, они никого не принимают в свои ряды, ибо звенья этойцепи не выпадают. Да человек со стороны никогда и не найдет пути... Только на закате крови... так что будь спокоен, брат Ди, хоть ты и от другого камня и наши круги вращаются в противоположных направлениях, я тебя ни за что не выдам этой черни,которая прозябает у нас под ногами. Мы оба изначально стоим над этими людишками, которые смотрят —и не видят, которые от вечности до вечности — ни холодны, ни горячи![15]..............................................................…....(Следы огня.)..............................................................

...признаюсь, при этих словах Бартлета я не мог сдержать вздоха облегчения, хотя в глубине души мне уже было стыдно за свой страх перед этим неотесанным парнем, который глазом не моргнув взвалил на себя эдакую муку и готов был на еще большую ради моего спасения.

—...я — сын священника, — продолжал Бартлет Грин. — Моя мать благородного сословия. Малютка Нежные Бедра... Понятное дело, это лишь кличка, а настоящее ее имя — Мария. Откуда она,до сих пор мне неведомо. Должно быть, была соблазнительной бабенкой, пока не сгинула благодаря моему отцу............................................................................(Следы огня.)......................................................................

Тут Бартлет расхохотался своим странным гортанным смехом и после небольшой паузы продолжал:

— Мой отец был самым фанатичным, самым безжалостным и самым трусливым святошей из всех, которых мне доводилось когда-либо видеть. Он говорил, что держит меня из милосердия, дабыя мог расплатиться за грехи моего отца, якобы бросившего нас с матерью. Он и не подозревал, что мне все известно, и растил из меня церковного служку, мальчика с кропилом...

...потом он велел мне творить покаяние, и из ночи в ночь я в одной рубашке на жутком холоде часами замаливал грехи моего «отца», преклонив колени на каменных ступенях алтаря. А если от слабости и постоянного недосыпания падал, он брался за плеть и сек до крови... Закипая, поднималась во мне безумная ненависть против Того, Кто там, над алтарем, висел предо мною распятым, и против литаний — не знаю, как это происходило, но слова молитв сами по себе оборачивались в моем мозгу, и я произносил их наоборот — справа налево. Какое обжигающее неведомое блаженство я испытывал, когда эти молитвы-оборотни сходили с моих губ! Отец долгое время ничего не замечал, так как я бормотал тихо, про себя, но однажды ночью он все же расслышал, какие славословия возносил к небесам его «приемный» сын. Яростный вопль, полный ужаса и ненависти, раздался под сводами храма; прокляв имя моей матери и осенив себя крестным знамением, святой отец схватился за топор. Но я оказался проворнее и расколол ему череп до самого подбородка, при этом его правый глаз выпал на каменные плиты и уставился на меня снизу вверх. Вот тогда-то я понял, к кому были обращены мои перевернутые молитвы: они проникали в самое нутро Матери-Земли, а не восходили к небесам, как слезливое нытье благочестивых евреев...

Забыл тебе сказать, возлюбленный брат Джон Ди, что незадолго до того, как-то ночью, от внезапной вспышки невесть откуда ударившей молнии — а может, то был отцовский хлыст? — ослеп мой правый глаз. Итак, когда я размозжил ему череп, исполнился

закон: око за око, зуб за зуб. Вот так-то, приятель, мой «белый глаз», который приводит в ужас эту трусливую чернь, честно заработан молитвой!

(Следы огня.)

...мне как раз исполнилось четырнадцать лет, когда я оставил моего дорогого родителя лежать с раздвоенной головой в луже крови перед алтарем и сбежал в Шотландию, где поступил в ученикик мяснику, полагая, что мне, столь мастерски раскроившему родительскую тонзуру, не составит труда вышибать мозги телятам. Но ничего из этого не вышло, так как стоило мне замахнутьсятопором — и перед моим глазом подобно укору совести вставала ночная картина в храме, и рука моя опускалась: не мог же я убийством животного осквернить такое великолепное воспоминание! Яотправился дальше и долгое время скитался по горным шотландским деревушкам, зарабатывая себе на жизнь тем, что играл на краденой волынке заунывные пиброксы, от которых у местныхмороз шел по коже — а они и не подозревали почему. Но я-то хорошо знал, в чем дело: мелодия ложилась на слова тех перевернутых литаний, которые я в свое время бормотал перед алтарем и которые по-прежнему звучали в моем сердце справа налево... Но и ночами, когда бродил по болотам, я не расставался с волынкой; особенно в полнолуние меня тянуло к пению, я почти ощущал, как звуки моих извращенных молитв стекали по позвоночнику и через израненные в кровь ступни впитывались в лоно земное. А однажды в полночь — опять было первое мая, друидический праздник, и полная луна уже пошла на ущерб — какая-то невидимая рука, вынырнув изчерной земли, схватила меня за ногу с такой силой, что я и