не выдержал такого кошмара — почернел и поник. Но уже в первую ночь стали прорезаться во мне сокровенные органы чувств; я начал различать в инфернальном хоре голос каждой кошки. Струны моей души подобно эху откликались на «свой» голос, пока одна за другой не лопнули. Тогда мой слух раскрылся для бездны, для музыки сфер; с тех пор я знаю, что значит «слышать»... Можешь не зажимать ушей, брат Ди, так ты все равно не услышишь музыку сфер, а с кошками покончено. Им сейчас хорошо, должно быть, играют на небесах в «кошки-мышки» с душами праведников.

Огонь потух, высоко в небе стояла полная луна. Колени мои подгибались, я шатался, как «тростник, ветром колеблемый». Не ужели землетрясение, подумал я, так как луна стала вдруг раскачиваться подобно маятнику, пока мрак не поглотил ее. Тут толькоя понял, что ослеп и мой левый глаз — далекие леса и горы куда-то пропали, меня окружала кромешная безмолвная тьма. Не знаю, как это получилось, но мой «белый глаз» внезапно прозрел, и я увидел странный мир: в воздухе кружились синие, неведомой породы птицы с бородатыми человеческими лицами, звезды на длинных паучьих лапках семенили по небу, куда-то шествовали каменные деревья, рыбы разговаривали между собой на языке глухонемых, жестикулируя неизвестно откуда взявшимися руками... Там было еще много чего диковинного, впервые в жизни сердце мое томительно сжалось: меня не оставляло чувство чего-то давно знакомого, уже виденного, как будто я там стоял с самого сотворения мира и просто забыл. Для меня больше не существовало «до» и «после», время слов но соскользнуло куда-то в сторону

(Следы огня.)

...черный дым... на самом горизонте... какой-то плоский, словно нарисованный... Чем выше он поднимался, тем становился шире, пока не превратился в огромный черный треугольник, обращенный вершиной к земле. Потом он треснул, огненно-красная рана зияласверху донизу, а в ней с бешеной скоростью вращалось какое-то чудовищное веретено

(Следы огня.)

...наконец я увидел Исаис, Черную Матерь: тысячерукая, она

сучила на своей гигантской прялке человеческую плоть... кровь струилась из раны на землю, алые брызги летели в разные стороны... попадали и на меня, теперь я стоял, крапленный зловещей экземой красной чумы, видимо, это и было тайное крещение кровью.......................................................................................

(Следы огня.)

...на оклик Великой Матери та, что спала во мне подобно зерну, проснулась, и я, слившись с нею, дочерью Исаис, в единое двуполое существо, пророс в жизнь вечную. Похоти я не ведал и раньше, но отныне моя душа стала для нее неуязвимой. Да и каким образом сие зло могло бы проникнуть в того, кто уже обрел свою женскую половину и носит ее в себе! Потом, когда мой человеческий глаз снова прозрел, я увидел руку, которая из глубины колодца протягивала какой-то предмет, мерцающий подобно тусклому серебру; но, как я ни старался, мои земные руки никак не могли его ухватить, тогда дочь Исаис, высунув из меня свою цепкую кошачью лапку, взяла его и передала мне... «Серебряный башмачок», который отводит страх от того, кто его носит...

...и прибился к бродячим жонглерам, выдавая себя за канатоходца и дрессировщика. Ягуары, леопарды и пантеры в диком ужасе, шипя и фыркая, разбегались по углам, стоило мне только глянуть на них «белым глазом»....................................................................................

(Следы огня.)

...и хотя никогда не учился, но, неподвластный благодаря «серебряному башмачку» страху падения и головокружению, танцевал на канате без всякого труда, кроме того, моя сокровенная «невеста» брала на себя тяжесть моего тела. Вижу по тебе, брат Ди, что ты сейчас спрашиваешь себя: «Почему же этот Бартлет Грин, несмотря на свои редкостные способности, не придумал ничего лучшего, как стать жонглером и разбойником?» Вот что я тебе на это отвечу: свободу я обрету только после крещения огнем, когда «тайгерм» проделают со мной. Тогда я стану главарем невидимых ревенхедов и с того света сыграю папистам такой пиброкс, от которого у них в ушах будет звенеть еще лет сто; и пусть себе палят на здоровье из своих хлопушек, в нас они все равно не попадут... Да ты, жалкий магистришка, никак, сомневаешься, что у меня есть «серебряный башмачок»? Смотри сюда, Фома Неверующий!

Бартлет уперся носком своего правого сапога в пятку левого, собираясь его стащить, и вдруг замер, оскалив острые зубы, и, широко, как хищный зверь, раздув ноздри, с силой втянул воздух. Потом насмешливо бросил:

— Чуешь, брат Ди? Запах пантеры!

Я затаил дыхание, и мне показалось, что мои ноздри тоже уловили пряный опасный запах. И в то же мгновение снаружи, перед

дверью камеры, раздались шаги и загремели тяжелые железные засовы...

На этом месте я словно споткнулся. Посидев растерянно с минуту, отложил зеленый сафьяновый журнал и крепко задумался. Запах пантеры!..

Где-то я читал, что над старинными вещами может тяготеть проклятие, заговор или колдовство, которые переходят на их нового владельца. Казалось бы, ну что страшного — прогуливаясь вечером по городу, посвистел какому-то бездомному пуделю, который перебегал дорогу! Взял его к себе из сострадания, в теплую квартиру, и вдруг, глядя на черную курчавую шерсть, встретился глазами с дьяволом...

Неужели со мной — потомком Джона Ди — происходит то же самое, что в свое время приключилось с доктором Фаустом? Или я, вступив во владение этим полуистлевшим наследством, оказался в магическом круге древних преданий? Быть может, я приманил какие-то силы, потревожил какие-то могущества, которые спали в этом антикварном хламе, затаившись подобно окуклившимся личинкам в дереве?

Что же все-таки произошло? Что заставило меня прервать чтение записей Джона Ди? Признаюсь, это стоило мне известных усилий, так как странное любопытство овладело мной незаметно для меня самого. Мне не терпелось узнать, как иному заинтригованному любителю романов, дальнейшие события в подземной камере Кровавого епископа Боннера, и прежде всего: что имел в виду Бартлет Грин, когда сказал: «Запах пантеры!»?..

Ладно, хватит ходить вокруг да около, с самим собой надо быть откровенным до конца: уже несколько дней я не могу избавиться от ощущения, что во всем, имеющем отношение к наследству Джона Роджера, нахожусь под чьим-то постоянным контролем. Теперь я до кончиков ногтей прочувствовал, что значит слепо повиноваться. Но ведь я сам решил отказаться при составлении жизнеописания моего английского предка от авторской цензуры и последовать наставлению «Януса» или, если угодно, «Бафомета»: «Читай то, что я вложу в твои руки». Так что лучше вопросов не задавать и подчиняться беспрекословно... И все же: эта маленькая заминка в моей работе произошла с «высшего соизволения» или случайно?

Я хотел было продолжить,