как верховная жрица. Это всегда был спектакль: видеть ее, полную энергии, среди неподвижных тел, внутренностей и прочего.

Она собрала в высокий шиньон свои черные волосы, густые пряди которых выбивались из-под шапочки и блестели в ярком свете хирургической лампы. На ней был халат, пластиковый рабочий передник, перчатки в два слоя и защитные очки.

– Просим прощения, – сказал Сервас. – Мы ничего интересного не пропустили?

Они уже заметили, что Фатия приступила к обряду вскрытия. Ее ассистент, здоровенный молчаливый бородач, которого Сервас постоянно видел рядом с ней, делал снимки. Она протянула Сервасу и Эсперандье герметично закрытый стеклянный флакон. Там были пчелы. Дохлые. Мартен сосчитал их: ровно дюжина.

– Они были у него в глотке и в пищеводе.

Сервас только сейчас заметил, что шея дю Вельца разрезана надвое и раскрыта, как рыбье брюхо, от подбородка до самой груди. Чтобы добраться до пищевода, пришлось вытащить наружу трахею – кольчатую хрящевую трубку.

Черные волосы Фатии резко контрастировали с восковой бледностью кожи покойного: просто черный бархат на фоне белого мрамора.

– Глубокие порезы нанесены очень острым предметом. Всего их двадцать: три на щеках, один на носу, пять на груди, на уровне сосков, три на животе, пять на пальцах и ладонях, два на мочках ушей, которые почти отрезаны, и самый глубокий порез – в области члена. Повторяю: все они нанесены предметом гораздо острее ножа. Сначала я подумала о скальпеле. Но вполне вероятно, что тут задействован какой-то новый вид оружия. Он наносит раны не смертельные, хотя смерть после них может наступить от большой потери крови. Я все-таки придерживаюсь мнения, что смерть наступила в результате отеков и воздействия пчелиного яда на внутренние органы. Следов борьбы нет, но есть заметные следы на щиколотках и кистях рук, там, где жертва, скорее всего, была привязана к кровати. Дю Вельц отчаянно пытался высвободиться. Подозреваю, что ему сначала дали сильное успокоительное, чтобы успеть его привязать, пока он не проснулся. Токсикологический анализ это покажет. И есть еще одна вещь, которую я хотела бы вам показать…

Сервас увидел глубокие черные раны на сплошь залитом кровью теле. Видимо, убийца уже озверел к этому моменту и в ярости колол куда попало. Словно множество ртов с бесстыдными губами целовали дважды замученное тело Стана дю Вельца: сначала его терзал убийца, а потом еще и судебный медик.

Сервас спросил себя, сколько еще времени он будет держать удар. В его возрасте многие следователи криминальной полиции уже подали в отставку. Годы, проведенные в контакте с тем, что человечество считает возмутительным и неприемлемым, бесследно не проходят.

Фатия провела пальцем вдоль распростертого на столе тела в нескольких сантиметрах от почти прозрачной кожи, и во многих местах Сервас увидел то, что она хотела им показать: еле заметные бугорки заживших шрамов… Это явно были шрамы. Но от чего?

– У меня ушло немало времени, чтобы понять это, – призналась Фатия. – Потому что это не укладывается ни в какую логику. – Она выпрямилась и с гордостью взглянула на Серваса. – Настоящая тайна эти шрамики, верно? Они уже очень давние… И не соответствуют ни одному из известных хирургических вмешательств. Их вообще не должно быть, в них нет смысла.

Сервас не сводил с нее глаз.

– Но ты этот смысл нашла, – сказал он, поняв, что Фатия хочет продлить удовольствие, доказав, какая она хитрая.

– Нашла… Когда поняла, что для такого типа шрамов проникновение в ткани должно быть глубоким. Это тебе не обыкновенные рубцы, которые остаются от ран и порезов. Эти раны нанесены – и не самым удачным образом – в хирургическом блоке.

– Ну и?..

– И я думаю, что в какой-то момент своей жизни наш клиент прибег к тому, что называется «боди-арт».

– Боди что?

– Боди-арт, искусство создания нового тела, – пояснил Эсперандье, который, как и Самира, несомненно, лучше всех в группе разбирался в формах современной антикультуры. – Цель этих рискованных практик – нарушить привычные границы человеческого тела и проверить, какую реакцию и какую психическую трансформацию вызовет такое нарушение: импланты, операции, различные пытки, крючья в спине, подвешивание и тому подобные штучки… Они через добровольные страдания и пытки как бы становятся посвященными… Такими практиками занимается куча народу.

Сервас нахмурился.

– И этот… А потом ему пришлось еще раз себя помучить, чтобы обрести человеческий вид, отсюда и старые зажившие шрамы, – заключила Фатия. – Но все это не имеет никакого отношения к тому факту, что дю Вельц оказался в психушке.

И тут в голове у Мартена пронеслась одна мысль.

– А что, если… Если он мог захотеть вывести на сцену самого себя, причем действовать с согласия своего соседа?

Фатия Джеллали сочувственно улыбнулась:

– Дать на это ответ – твоя задача, а не моя, Мартен.

11

Фильмы. Они стояли повсюду. Тысячами. Записанные на диски блю-рей, на DVD и даже на пленке 35 миллиметров, бережно этикетированной: каждая полка, где они стояли, светилась автономно, и они были единственным источником освещения коридора. По всей видимости, Морбюс Делакруа не относился к адептам VOD[7], иначе его фильмы давно затерялись бы в общем потоке.

Жюдит очень хотелось спросить его, сколько всего их собрано в доме, помимо коридора. Пять тысяч? Десять? Двадцать? Ей на ум пришла фраза Спилберга о Тарантино: «Все DVD – о кокаине, все пленки – о героине».

Должно быть, он догадался, о чем она сейчас спросит, и опередил ее:

– Вообще в доме тридцать тысяч, и около десяти – в коридоре. Многие из категории Z[8]. Раритеты. Немые фильмы. Теперь их больше нигде не найти. Известно ли вам, что примерно восемьдесят – девяносто процентов немых картин утеряны безвозвратно? И то же самое произошло с половиной американских фильмов, снятых в пятидесятые годы? И шедевры, и откровенная халтура – все исчезло… Утерян даже второй фильм Хичкока!

Делакруа несся рысью, а ей хотелось остановиться, подумать и посмотреть. Несмотря на малый рост, в нем чувствовалось мощное животное начало. Наверное, такое впечатление возникало из-за его крепкого, коренастого сложения и повадок бейсбольного кетчера, а точнее – гибкости и ловкости дикого зверя.

Из коридора Делакруа провел ее в комнату, ничуть не менее удивительную. Толстые стены из серого камня, огромные дубовые потолочные балки, паркет из неструганых дубовых плашек, а справа, во всю длину стены, – просторные двери-окна, каждое величиной с киноэкран. Все они балконом выходили на Пиренеи, навстречу пушистым султанам облаков.

Комната была очень просторная, целый зал с высоким потолком. По всей видимости, в ней были собраны воспоминания