– Сука ты драная, – сказал Раду.

– Не могла попросить законного мужа, чтоб он тебя… того… тореадор? – сказал Раду.

– Пошляк и ничтожество, – сказала Ольгуца.

– Тореадор это не способ секса, а человек, который участвует в бое быков корриде, – сказала она.

– Романтичная профессия настоящего мужчины, – сказала она.

– А тебе если коррида когда и светит, то только в роли быка, – сказала она.

– Ах ты коза, – сказал Раду.

– Говорю же, мужлан, – сказала Ольгуца.

– А как же наши чувства, наше прошлое, трое детей, наконец, – сказал Раду.

– Прошлое забудь, чувства засунь себе в задницу, а детей отдай в детдом, вырастут, простят, – сказала Ольгуца.

Раду с горечью подумал, что в тоне жены появились нотки, которых в нем раньше не было. Жестокой, уверенной и по-европейски деловой стала Ольгуца… Раду поматерился в трубку еще немного, прежде чем понял, что бывшая жена давно уже отключила связь, и разрыдался. После этого Раду пил четыре месяца, а на пятый решил повеситься. Взял веревку, привязал хорошенько к ореху на заднем дворе, и встал на табуретку. Ночью Гидигич спал. Лишь десятка четыре любопытных глаз светились у забора. Соседи, и просто любопытствующие, понял Раду.

– Прощайте, – сказал он.

– Я всегда говорил, что трудовая миграция служит дополнительным фактором разрушения брака, как общественного института, – сказал он.

– Берегите друг друга и не забывайте, что коррупция это явление, повинны в котором не только институты исполнительной власти, но и местные бюрократические структуры, выполня… – сказал он.

– Вешайся давай, – сказал кто-то.

– Задолбал, – сказал кто-то.

Раду вздохнул, и прыгнул с табуретки. В глазах у него почернело, потом побелело, потом поплыли перед ним три полосы: красная, синяя, и желтая. Цвета флага Молдавии, понял Раду. Значит, я уже в аду, понял Раду. Вдруг к нему склонилось крупное лицо пожилого мужчины с прожилками на носу и двухнедельным перегаром. Бог, понял Раду.

– Зачем так рано? – сказал Бог, сверившись с блокнотиком.

– Чего вы меня отвлекаете?! – сказал он.

– Жена, – сказал Раду плача.

Сбивчиво объяснил, но под насмешливым взглядом Бога замолк.

– Мужик, ты молдаванец или засранец? – сказал Бог.

– Я, ну это… – сказал Раду, чувствуя себя снова в армии, перед неумолимым сержантом Додон.

– Ты молдаванец или засранец? – сказал Бог яростно.

– Я… ну… конечно… – сказал Раду.

– Ты. Молдаванец. Или. Засранец. – сказал Бог, сжав Раду яйца.

Это было ощущение, в сравнении с которым никакое повешение не шло. Раду почувствовал, что такое настоящий АД.

– Молдаванец, – пискнул он.

– Я молдаванец, – прохрипел он, почувствовав, как ослабла хватка.

– Я молдаванец, а не засранец, – сказал он басом, потому что яйца были отпущены.

– Отлично, – сказал Бог.

– Значит, будь мужиком, а не говном, – сказал он.

– Тоже мне, вешаться, – сказал он.

– Настоящий мужик наловчился бы на этой сраной-как-её-корриде, – сказал Бог.

– Да и отбил бы жену обратно, – сказал Бог.

– Если она, конечно, тебе будет нужна, блядища эта, – сказал он.

– Ты же будешь звезда корриды, на тебя бабы вешаться станут, – сказал он.

– Если, конечно, не будешь хлебалом щелкать, – сказал он.

– И больше никогда, слышишь, НИКОГДА, – сказал он.

– Не отвлекай меня, – сказал он.

– Ненавижу самоубийц гребанных, – сказал он.

– Только отчетность в порядок приведешь, план, то се, – сказал он.

– И тут – бац! – внеплановый, – сказал он.

– Еще вопросы есть? – сказал он.

– Один да, – сказал Раду.

– Скажите, вы в армии не служили? – сказал он, волнуясь.

– Стройбат, вч 234458, Одесская область, 87—88, кто был, тот не забудет, – сказал он.

– На личные вопросы я не отвечаю, – сказал Бог.

Сел прямо на Землю, откупорил невесть откуда взявшуюся бутылку коньяка, и приложился. Дал хлебнуть повешенному. Потом выпил сам и стал черкать что-то в блокнотике. Раду терпеливо и угодливо ждал. Бог глянул на него с недоумением.

– Я вас больше не задерживаю, – сказал он и клацнул зубами.

Раду вдруг резко упал куда-то, а вынырнул на больничной койке.

– Бред от удушения, – сказал ему врач, терпеливо выслушавший видение Раду.

А сам, после дежурства, отправился в церковь, молиться и бояться.

Ведь от Раду, вышедшего из комы, пахнуло коньяком.

* * *

– Торро! – крикнул Раду.

Встал перед быком Лупкой и сжал кулаки. Бык недоуменно глянул на мужчину, и отвернулся. Раду в ярости сплюнул. К сожалению, у него не было никакой возможности узнать, что же представляет собой эта самая коррида. Телевидения в селе не было, спросить у Ольгуцы было невозможно, потому что она не брала трубку («зато в рот небось берет», грустно думал при этом Раду), а все сельчане, которые уехали на заработки, были в Италии, России и Португалии. А там нигде корриды не было…. Одна моя потаскуха в Испанию попала, с горечью думал Раду. Но не сдавался. В районной библиотеке он нашел несколько книг об Испании, и кое-что о корриде прочитал.

– Коррида это бой человека с быком, – знал Раду.

– Коррида заканчивается смертью быка или человека, – знал Раду.

– Коррида проводится на огороженной площадке, – знал Раду.

– Матадор ходит очень прямо, на нем штаны в обтяжку и широкий пояс, – знал Раду.

– А на голове у него треуголка, – знал Раду.

– Матадор всегда испанец, – знал Раду.

– Испанцев зовут или Хосе или Диего или Сервантес, – знал Раду.

– Имя Хосе не годится, потому что так зовут гомика, к которому ушла Ольгуца, – сказал Раду.

– Имя Сервантес чересчур сложное, – сказал Раду.

– Значит, мне остается имя Диего, – сказал Раду.

После этого он за канистру вина и 20 евро справил себе новые документы, и стал Диего эль Тиру.

Это было пока все. Диего понимал, что этого для того, чтобы стать матадором, мало. Требовались свидетельства очевидца. Так что Диего, починив несколько мотоциклов, на заработанные деньги поехал в Кишинев, и нашел адрес, который видел в газете «Комсомольская правда в Молдове» в разделе «Все для отдыха и семьи».…

Было это в супермаркете «Жамба», где на эскалаторах катались красивые, уверенные в себе люди с барсетками, надменно разглядывая окружающих.