Ни от кори, ни от коклюша, ни от гриппа. Болел я корью, нет? Я хотел спросить Владимира Николаевича, но не успел. Уснул.

Глава 6

12 января 1913 года, суббота, Царское Село

Думать быстро, бегать медленно

— Да, ma tante, — сказал я. — Непременно. Как можно без разрешения?

— Вот и умничка, — ответила великая княгиня Ольга Александровна.

Я попросил тётю помочь, и она помогла — нашла издателя для «Трёх поросят», обсудила условия, проверила проект договора. Тётя из Романовых одна из самых работящих, трезвомыслящих, и знает реальную жизнь.

Осталось утвердить псевдоним, и утвердить его должен Papa. Собственными именами мы подписываться не можем, это не принято. My uncle Константин Константинович (тоже, разумеется, великий князь) свои поэтические и драматические произведения подписывает инициалами «К. Р.», но если мы все пятеро подпишемся инициалами, получится абракадабра. А. Р. О. Р. Т. Р. М. Р. А. Р. Др-др-др-др, так мой названный друг Коля играет в машинки. Коля — это сын доктора Деревенко, которого родители определили мне в друзья. Решили, что мне нужен друг. Ему шесть лет, мне восемь. Я буду командовать, он подчиняться. Такая вот комбинация.

Мы — это я и сёстры. Сёстры внесли в окончательную редакцию сказки немалые добавления, переложили ля-ля-ля на ноты, сочинили песенку Волка и музыку для танцев. Я не против, дух времени сегодня, в двенадцатом году двадцатого века, мне ещё чужд, а для успеха сказки он необходим.

«Барон А. Отма» — предложил я, сестры согласились, но окончательное решение — за Papa.

То, что мы делаем, конечно, не секрет. Какой может быть секрет во дворце? Зачем, Алексей, тебе это нужно, спросил давеча Papa. Во-первых, ответил я, хочу, чтобы все дети нашей великой державы узнали эту сказку. Одобряю, сказал Papa. Во-вторых, вся прибыль, полученная от продаж, пойдет на спасательную экспедицию, выручать капитана Седова и его товарищей. Тогда, в Спале, я пообещал: если выживу, сделаю всё, чтобы им помочь. Кому обещал, спросил Papa. Себе, ответил я. Одобряю, во второй раз сказал Papa. Но если дело в этом, ты можешь снарядить экспедицию на собственные средства, я дам разрешение. Нет, Papa, я хочу, чтобы как можно больше людей в этом участвовали. Весь народ. Потому на книжке и будет надпись, куда пойдёт прибыль, пусть знают: покупая книжку, они делают доброе и нужное дело.

Одобряю, в третий раз сказал Papa. На том вчерашний разговор и закончился, и я думаю, что барон А. Отма получит путёвку в жизнь. А нет, тогда пусть псевдоним придумывает Papa.

Планов у меня громадьё. Да только что может восьмилетний мальчик, даже если он — цесаревич?

Вот, к примеру, хотелось бы перевести в швейцарский банк миллион рублей в золотом эквиваленте, подстелить соломки. На всякий случай. У меня есть миллион рублей, это я знаю наверное, но распоряжаться им до совершеннолетия нельзя. Хорошо хоть, цесаревич признается совершеннолетним в шестнадцать лет. Но шестнадцать мне исполнится в двадцатом году, а революция когда была? То есть будет? В семнадцатом, то-то. Вообще, тут всё сложно. Тётю, к примеру, принято звать по-французски, ma tante, а дядю по-английски, my uncle. Почему? Так уж заведено. Кем, когда, почему? Заведено, и всё.

С языками в семье у всех хорошо. Для Mama родные немецкий и английски, по-русски она говорит с акцентом, но — говорит. Дома мы все говорим по-русски. Стараемся говорить. Ещё Mama говорит по-французски, но отлично или нет, не могу судить. Papa тоже знает английский, немецкий, французский, а ещё датский. Бабушка у нас датчанка. То есть для Papa она не бабушка, а мама, вот и выучила нечувствительно. Многие ли российские властители в двадцать первом веке будут знать четыре иностранных языка? А туда же, пишут, что Papa был недалеким туповатым солдафоном, а то и вовсе алкоголиком.

Хотя армией Papa интересуется, что есть, то есть. Любое нововведение старается опробовать на себе. С полной выкладкой сделать двадцативёрстный марш? За милую душу. Проверить на себе, хорошо ли кормят солдат? Легко! Приедет в полк, и проверит. Винтовку с закрытыми глазами и разберёт, и соберет, нормативы по стрельбе выполняет на отлично. Приёмы штыкового боя знает превосходно. Умеет читать топографические карты, знает основы военной тактики. Думаю, что из него получился бы хороший капитан, даже полковник, каким он, собственно, и является. Слуга стране, отец солдатам. Хотя всё это — теории. Я-то армии не знаю. Мне, тамошнему, семнадцать лет. Было. И я к службе негоден, и потому не готовился совершенно. Откуда мне знать, как оно на самом деле в армии. Тем более, до революции.

А теперь под руководством Papa навёрстываю. Взвод, рота, батальон, полк… Я ведь шеф многих полков, и у меня множество парадных мундиров. Что значит шеф? Это вроде почётного гражданина города. Какая польза? Можно носить красивые мундиры! Сёстрам нравится, он ведь тоже шефы… шефини. Да что шеф полка, я — атаман всех казачьих войск! Что тоже пустой звук. Был бы я настоящим атаманом, то в семнадцатом году гаркнул бы на заявившихся требовать отречения депутатов: в нагайки эту сволочь! И никакого отречения!

Далее. Я бы не прочь купить поместье. Небольшое, как чеховское Мелихово. На нашу семью. Со скромным трёхзвёздным комфортом. Но не под Москвой, а в Финляндии, в пригороде Хельсинки, то бишь Гельсингфорса. Пришёл семнадцатый год, а мы в домике. Хорошо? Отлично! Стоит такое поместье двадцать пять тысяч, а что поприличнее — пятьдесят. Самое-самое — сто, но это уже пять звёзд. Мне, цесаревичу, вполне по карману. Но маленький я, слишком маленький для покупки недвижимости. Петушок на палочке — вот предел мечтаний, но и петушка не дают купить, вредно для зубов. А зубы для гемофилика… ой, не надо.

Поэтому я решил зайти с другой стороны. Говоря языком двадцать первого века, я хочу создать у населения позитивный образ царской семьи. Особенно позитивный образ царских детей. Население что думает о царских детях? Население о царских детях ничего не думает, у населения иных забот хватает. А социалисты и анархисты всех мастей изображают нас избалованными донельзя плохишами, живущими привольно и беззаботно: хочешь — пирожное, хочешь — мороженое, а в перерывах между обжорством мы хлещем кнутами крестьянских малышей, топим в прудах маленьких собачек, бросаем в грязь недоеденные булки с изюмом, в общем, бесчинствуем.

Но когда люди, прежде всего дети, узнают, что «Три поросёнка» — это наш текст, наши рисунки, наши ноты, и что