— А было бы здорово, если бы с нами был наш любезный Берюрье, — размышляет мой сосед по «роллсу». — Он бычок сообразительный.

— Нет, — уточняю я, — он бык!

* * *

Я задремал.

Металлический голос Росса гнусавит в аппарате.

— Не это ли место, сэр?

Он только что остановился рядом с каким-то пёстрым балаганом, над входом в который возвышается дугообразное панно с надписью: «Кемпинг зачарованной медузы». Местечко, несмотря на вывеску, вряд ли можно назвать очаровательным. Я бы даже сказал, что «это место», как его презрительно назвал Росс, напоминает отхожее место.

Конечно, оно находится на так называемом Лазурном Берегу. Конечно, море в восьмистах метрах. Только…

Только оно расположено на обочине Национальной дороги между городской свалкой и цементным заводом. Только… железнодорожная ветка, именуемая «Дековиль», ограждает его по четвертой стороне. Только толстый слой серой пыли покрывает этот гигантский лагерь. Бивак, друзья мои! Лагерь беженцев. Несколько сотен легко одетых семейств влачат здесь своё существование в чудовищной сутолоке. Каждое из них натянуло палатку рядом со своим автомобилем. Самые имущие даже натянули тенты в форме гаража, чтобы защитить свое любимое авто от солнечных лучей. Из громкоговорителей, прикрепленных на концах окрашенных мачт, несётся дробильная, лязгающая, отупляющая музыка. Запахи дурной кухни смешиваются с запахами цемента. Цемент пахнет дерьмом. Почти кухней! От перегретых укромных мест тянутся непостижимые малоприятные запахи. Музыка образует фон, напоминающий своим постоянством шум моря. Но к ней примешиваются тысячи других шумов, образуя какофонию. Сухой посвист небольшого локомотива, который пыхтит на заднем плане. Клаксоны машин туристов, которые въезжают, и туристов, которые выезжают. Крики неугомонной детворы. Перебранка гурий. Истерические транзисторы, всегда и везде!

— Да, — отвечаю я, — именно этот концлагерь!

У меня в бумажнике всё ещё лежит адрес Берю, начертанный его рукой на обрывке крышки от коробочки из-под сыра камамбер.

— О боги! — шепчет Старик. — И такое существует?

Мы въезжаем в эту Треблинку отдыха. Нашим глазам предстаёт кругообразная площадка, в середине которой возвышается постройка с надписью «Офис» (по-американски, будьте любезны).

Росс подруливает туда. Аборигены сразу же окружают «роллс».

— Надо же, дилижанс! — вскрикивает чёрная горилла, покрытая растительностью гуще, чем артишок.

— Это не авто, это средство передвижения! — замечает другой узник. — Смотри на пингвина, который сидит за рулём!

— Идите же и узнайте, любезный! — вяло вздыхает Биг Босс. — Эта фауна меня утомляет.

Я выхожу в этот двор чудес[15]двадцатого века. Шум становится сильнее, запахи беспощаднее. Мой нюх и мой слух подвергаются дикой атаке, я пошатываюсь и опираюсь на капот любовницы Росса, что вызывает нехороший взгляд последнего, ибо на «роллс-ройс» тысяча девятьсот двадцатого года не опираются.

Справа находится источник воды: четыре совершенно дурацких медных крана на концах голых труб, торчащих из земли, словно перископы. Человек сто с вёдрами и бутылками, лейками и пластмассовыми канистрами стоят в очереди животов-ляжек, обмениваясь кислыми замечаниями по поводу медленного расхода воды и неторопливости тех, кто её набирает. Тут и огромные бабищи с непозволительными окороками. Худосочные в чересчур коротких шортах, в мягких шляпах и своих выходных туфлях. Есть и пацанки в стиле Козетты, смиренные, словно сиротки. Есть ворчливые старики. Есть весёлые девушки. Собаки, которые писают везде маленькими старательными струйками. Молодые люди с транзисторами на шее, чтобы ничего не пропустить из рекламы «Астры» или милейшего месье Тригано́[16], который для таких мест всё равно что недремлющий Бог.

Водяная вахта. Погонщики верблюдов в пустыне. На заднем плане маленький локомотив надрывается, таская за собой вагонетки, полные зловонного цемента. Арабы, белые от пыли, суетятся и посматривают на туристок. Вечером у этих мсье будет еще тот загул в их бидонвиле на Лазурном Берегу. Экстаз замедленного действия. Похотливые воспоминания.

Я вхожу в офис: просторная круглая комната, пахнущая кислым пивом и увядшим салатом-латуком. Нечто вроде бакалеи-буфета-приёмной. Здесь продают шоколад и сардины, перезрелые персики и лапшу россыпью, оливковое масло и провансальские куклёшки.

Две личности вопят в два телефона, между которыми нет никакой перегородки. Первый — здоровяк с мощными окороками, причёской ёжиком и шерстью со всех сторон — говорит телефонистке с коммутатора Клермон-Ферран, что он на неё положил; тем временем девица, ляжки которой просматриваются сквозь тесные шорты, щебечет невидимому Рири глупости для военных при луне.

Два малыша терзают электрический бильярд, вспыхивающий жёлтыми и красными огнями, флипперы исступленно хлопают крылышками, словно прилипшие бабочки. Позванивают, позвякивают.

Я подхожу к содержательнице концентрационного лагеря. У неё бледное, отёкшее, намалёванное лицо. Рот в виде фиалки. Глаза трижды подчёркнуты зелёным карандашом. Завиток в виде мыса Фрее́ль! Вместо серёжек — люстры из хрусталя.

— Я ищу человека по имени Берюрье, — говорю я. — Он должен был приехать утром!

Она выдаёт мне улыбку в форме ануса, обхватывающего термометр.

— Это ваш «роллс»? — уклоняется она.

— Он мне не принадлежит, но я имел честь быть его пассажиром!

Накрашенная дама кивает восхитительной головой, что приводит в движение барашки из морщин и складок. Груди идут на штурм третьего и второго подбородков, которые, в свою очередь, дают встряску тому, что некогда было щеками.

— Я никогда не видела такой модели, — говорит она. — Когда она вышла?

— Это проект, который сойдёт с конвейера через четыре года, — осведомляю я её. — Так что с Берюрье? — торгуюсь я, показывая на большую чёрную книгу, в которой записаны имена каторжников.

— Ах да. В самом деле, они приехали утром, очень рано…

Она смачивает палец, чтобы перевернуть страницу, прилипшую к предыдущей с помощью пятна от конфитюра и носового экскремента.

— Они в аллее «Адама и Евы», — осведомляет она, — последней в глубине кемпинга. Я бы их вызвала по громкоговорителю, но сейчас время новостей, и мои клиенты не любят, когда их прерывают.

— Не беспокойтесь, милейшая, я найду сам.

Толпа собралась вокруг «роллса». Машины почти не видно из-за обступившего её народа, до крайности развязного, не испытывающего ни тени смущения и не упускающего случая перекинуться бесцеремонными репликами о предприятиях «роллс-ройса» и его клиентах.