фигура – мужчина, высокий, стройный, светловолосый. Он стоял так близко к Джине, что их плечи почти соприкасались. Он повернулся к ней, будто хотел что-то прошептать ей на ухо.

* * *

Джина вздохнула, а затем, собравшись с духом, натянула свитер и вышла в вестибюль отеля. Она захватила открытку с собой, чтобы иметь под рукой адрес, по которому они проживали в Берлине: Отель де Рим, Беренштрассе, 37.

Портье сидел за своим столом перед миниатюрным телевизором и смотрел сериал «Секретные материалы» на немецком языке. Мужчина, всецело поглощенный зрелищем, удивился внезапному появлению Джины и поспешил убрать звук.

– Простите, что беспокою так поздно, – проговорила она, – могу ли я позвонить от вас? Муж спит, не хочу его беспокоить.

– Значит, все-таки решились вызвать полицию? – с надеждой спросил клерк.

– Нет, никакой полиции. Мне нужно позвонить в другой отель.

Мужчина казался разочарованным, но услужливо вытащил телефон из-за стойки. С помощью клерка она сначала набрала справочную и попросила его повторить номер по-немецки. Трубку сняли быстро. Джина объяснила женщине на линии, что она была гостьей в отеле несколько недель назад.

– Замечательно! Мисс Рейнхольд, что я могу для вас сделать?

Джина сама не была до конца уверена, чего ожидает, и все же предчувствие заставило ее спросить:

– Я внезапно уехала, и мне интересно, вдруг кто-то оставил какие-то сообщения для меня?

– Сейчас проверю, мадам. – Женщина поставила звонок на удержание, в трубке заиграла музыка. Клерк откинулся на спинку стула и возобновил просмотр сериала, убавив громкость. – Мисс Рейнхольд?

– Да-да, я здесь.

– Извините за задержку. Для вас действительно есть сообщение. – Сердце Джины учащенно билось; она закрыла глаза. – От Грэма Бонафэра. Он просит связаться с ним как можно скорее, где бы вы ни находились. Он говорит, что это очень важно.

Грэм Бонафэр. Имя было знакомым, и все же она не могла вспомнить того, кто его носил.

– Он оставил для вас свой берлинский номер. Если у вас есть ручка, мисс Рейнхольд, я могу продиктовать его.

Рука Джины так сильно дрожала, что она писала с трудом. Она подумала, не набрать ли ей этот номер прямо сейчас. Нет, сначала нужно успокоиться. Вернувшись в свою комнату, она положила листок с номером Грэма в сумочку, затем зашла в ванную, чтобы убрать папку, которую впопыхах оставила лежать на полу. Когда все было приведено в порядок и вернулось на свои места, она легла в постель.

Несколько часов она лежала без сна, терзаемая сомнениями, наблюдая, как Дункан мирно сопит рядом с ней. Она решила связать свою жизнь с этим мужчиной, полагая, что никто другой не способен понять ее так, как он. Ее Дункан. Одержимый ею. Только сейчас, в этой темной комнате, он казался сплошной скрытой тенью. Какую часть правды он утаивал? Как долго? Был ли Дункан, лежавший сейчас рядом с ней, тем человеком, за которого она его принимала?

Глава четвертая

Дункан

Томс-Ривер, Нью-Хейвен, 1971–1992

Все детство Дункана настроение его матери определяло погоду в доме, точно было небом, под которым он жил. Когда ей было хорошо, он мог ненадолго забыть о ее существовании и целый день чувствовать себя свободным и ни в чем не виноватым – тусоваться после школы с друзьями, неторопливо идти домой с симпатичной дочерью соседа. Но затем внезапно, без предупреждения страх его матери прорывался наружу, и, войдя в парадную дверь, он заставал ее плачущей в объятиях отца. Ее красивое молочно-белое лицо искажалось, когда она всхлипывала:

– Как ты мог уйти так надолго? Как ты мог заставить меня волноваться?

– Прости, мамочка, я уже здесь. Пожалуйста, не плачь.

Даже в юном возрасте Дункан сознавал свою порочность, будучи потрясенным тем, что его мать испытывает такую боль, наверняка считая, что он намеренно огорчил ее и даже получил от этого удовольствие. Он чувствовал себя совершенным злодеем и в течение последующих недель старался загладить вину, делал все, чего она хотела: слушал с ней классическую музыку или помогал по дому. Повзрослев, Дункан начал осознавать радикальность требований своей матери и то, насколько глубоко они с отцом подчинены ей.

Это прозрение могло принести ему облегчение, но в то же время он пришел к пониманию, насколько трагична история ее жизни. И тот ужас, который она перенесла в прошлом, делал невозможным обвинять ее в чем-либо. Детство его матери во Франции было кошмаром: в течение нескольких лет она не знала, живы ее родители или мертвы, увидит она их когда-нибудь или нет; она все время боялась, что однажды кто-то из детей в ее городе, знавших, что она еврейка, расскажет немцам, и ее схватят и убьют. После войны она воссоединилась со своей семьей, но их осталась только половина. Отец умер от пневмонии, брат, отправленный жить в другую семью, сбежал и так и не был найден. Затем мать Дункана приехала с его бабушкой в Штаты и спустя пятнадцать лет вышла замуж за отца Дункана, кроткого сына польских иммигрантов, раздавленных Великой депрессией.

Родители Дункана открыли магазин канцелярских товаров и обустроили дом в Томс-Ривер, штат Нью-Джерси, который на первый взгляд казался таким же безопасным, как и любой другой. Но внутри дом отличался: он был темным и все внутри отдавало безнадежностью. Хорошо тем, кто верит, что жизнь – это игровая площадка, хорошо тем, кто может кататься по городу на скейтбордах или целоваться с девушками за кинотеатром, но Дункан постоянно был вынужден оставаться в поле зрения своей матери.

Именно поэтому он направил всю свою энергию на фортепиано. Его мать хорошо играла, и покупка пианино стала одной из немногих светлых сторон их жизни. Сидя на стуле у инструмента, Дункан порой переводил взгляд с нот на улицу, где другие дети играли в бадминтон или плескались в надувных бассейнах.

Он открыл для себя музыку так же, как, по его мнению, другие одинокие дети сделали это до него – как средство выразить свои чувства, свое любопытство, все то, что он не мог высказать никаким другим способом. Мама ухватилась за его интерес и способности и сама давала ему уроки. Однако примерно к тому времени, когда ему исполнилось тринадцать, он превзошел ее в мастерстве, и она решила потратить отложенные деньги на учителя музыки, которая приходила к ним домой два раза в неделю. Ее звали Лилиан, и она была хорошенькой, доброй и немного застенчивой, в очках, с темными волосами, короткой челкой и мягким певучим голосом.

Дункан обожал ее. Всю неделю он готовился к встрече,