вражеские бомбардировщики. Сколько их появилось над нами, я не мог сосчитать. Они шли девятками, группа за группой, и не было видно конца этому воздушному войску, меченному черными крестами.

Мы отсчитывали секунды. Сейчас от тяжелых туш самолетов оторвутся бомбы. Сейчас…

Но ведущий самолет противника уже миновал наши боевые порядки. Он словно замер над площадью, где оборонялись фашисты, замер и вдруг ринулся в пике…

Весь груз его бомб обрушился на гитлеровцев. Какая ошибка! Да, какая счастливая для нас ошибка! Другие самолеты, вслед за командирским, тоже ринулись вниз, громя свои войска, и черная туча заволокла их оборону.

Машенька прыгала от восторга:

– Замечательно!.. И до чего же это приятно, товарищ полковник. Это же самый радостный сюрприз!

– Ты права, дочка, случай замечательный. Интересно было бы узнать, сколько их полегло от этого налета? А как сейчас чертыхаются те, что уцелели! Теперь, я думаю, главному их пилоту несдобровать…

– Вот уже и отбомбились, – негромко заметил Крылов. – А сейчас нужно ждать танковую атаку. Они всегда так действуют: после налета авиации в дело вступают танки.

Словно подтверждая слова комиссара, со стороны переулка кто-то крикнул:

– Танки!

Я обернулся к Крылову:

– Сколько у товарища Кужеля здесь, в переулках, орудий?

Он заметно смутился:

– Право, не могу знать.

Откуда-то снова появилась Машенька, она стала рядом с комиссаром:

– Я знаю, товарищ полковник. У товарища Кужеля восемь орудий и при каждом орудии по тридцати снарядов.

– Молодец, дочка… Ты совсем военный человек!

Машенька подбежала к забору, выглянула в переулок:

– Танки! Смотрите, они направляются прямо на батарею Волкова. Вон, видите, меж двумя сараями стоят четыре орудия? А танков шесть штук… Ох и задаст же им Волков перцу!

Я видел, как неподалеку, на перекрестке, шесть вражеских танков медленно выкатились из-за угла дома и одновременно развернулись к востоку. Фашистские танкисты действовали неторопливо и уверенно. Как видно, они сознавали свое превосходство в силе. Я подумал, что, возможно, за этой шестеркой шло еще большее количество машин. На это было похоже: танки словно бы ожидали подкрепления.

Однако медлительность объяснялась другой причиной. Я это понял, как только расслышал гул самолетов. Оказывается, танкисты ожидали, пока их авиация нанесет по нашим частям бомбовый удар.

Теперь фашистские летчики уже разобрались в расположении войск. Они стали бомбить наши позиции в центре города. Туча густого черного дыма, пронизанного огнем, заклубилась над крышами зданий, над грудами развалин, где только недавно погасли пожары.

Машенька еще стояла у забора, и я крикнул ей, чтобы она вернулась в сарай. На бегу она глянула вверх, всплеснула руками:

– Ложитесь… Прямо сюда бомба летит…

Я бросился на землю. Земля всколыхнулась, и стены сарая зашатались, рухнула крыша, и где-то вверху с треском переломилась балка.

Задыхаясь, я выбрался из вороха соломы, глины, камней и щепок, схватил за плечи Машеньку, помог ей подняться на ноги. Вокруг уже бушевал огонь.

– Фугаска. Пятьдесят килограммов, – деловито сказала Машенька. – У нее очень сильная волна.

Я заметил: на ней тлела шинель.

– Ступай-ка, «фугаска», в медсанбат. Как только немного затихнет, отправляйся.

Отплевываясь от пыли, весь черный и продымленный, Крылов спросил:

– Куда же теперь перенести наш наблюдательный пункт?

– Я знаю, – сказала Машенька. – В ста метрах отсюда я заметила яму. Там безопасно от осколков.

Весь квартал, в котором мы находились, был охвачен пожаром. Дым застлал огород, переулок, соседние дворы. Переходя на новое место, мы потеряли наблюдение за танками врага. Я не заметил, как отбилась куда-то в сторону Машенька…

Неожиданно из-за сарая, в котором мы только что находились, выползли три фашистских танка. Тут было чему поразиться: как же они пробрались сюда совершенно незаметно? Наверное, из-за грохота бомбежки мы не расслышали приближения этих машин…

Мы бросились на землю и поползли вдоль забора. Дым пожара теперь маскировал нас. Но за танками должна была следовать вражеская пехота. Странно, что она не появилась. Где-то близко зарокотал станковый пулемет. Я понял: наш пулеметчик отсек фашистскую пехоту от танков.

Придерживаясь направления, указанного Машей, и миновав два или три двора, мы добрались до ямы, залегли.

Дым постепенно рассеивался, и вот перед нами мелькнула знакомая фигурка.

– Смотрите, товарищ полковник… товарищ комиссар! – звонко закричала Машенька. – Ну, что я вам говорила? Там, где стоят орудия нашего дивизиона, ни один вражеский танк не пройдет. Пять танков горят, как свечи! Все они подбиты батареей нашего командира товарища Волкова!

– Правильно, детка! – улыбнулся Крылов. – Мы знаем, Машенька слов на ветер не бросает…

Через минуту мне донесли, что подбиты еще три вражеских танка, а их экипажи взяты в плен.

Это были те самые машины, что так неожиданно появились у сарая.

Среди пленных фашистов оказался командир танковой роты некий Ганс Гот. Его привели ко мне. Это был здоровенный, хмурый, пропахший водкой детина, с двумя Железными крестами на кителе. Пугливо озираясь по сторонам, он устало опустился на землю. Но Машенька строго приказала:

– Встать!

Фашист взглянул на нее изумленно, протер глаза и снова взглянул, брови его приподнялись, челюсть отвисла. Он тут же вскочил на ноги, вытянул руки по швам.

Картина была потешная, и наши телефонисты засмеялись.

Машенька строго посмотрела на них и приказала:

– Прекратить!..

– Дочка умеет командовать, – негромко заметил Крылов. – Верно, Машенька. Время не для смеха.

Я кликнул переводчика и, когда он, запыхавшись, спрыгнул в яму, приказал фашисту отвечать, когда он прибыл в Тим, какой он части и какая перед ним была поставлена задача. Ганс Гот заговорил совсем о другом.

– Война скоро закончится нашей победой, господин полковник, – сказал он. – Что ж, если сегодня я пленный. Завтра я опять буду начальником. Давайте договоримся: вы спасете мне жизнь, не расстреляете меня, а я похлопочу за вас… В благодарность я спасу вам жизнь…

Машенька стиснула кулаки и двинулась на фашиста:

– Да ведь он с ума сошел! Что он бормочет, мерзавец?! – Она обернулась ко мне. – Разрешите, товарищ полковник, я положу ему на лоб компресс? Может, он придет в себя и мы услышим что-нибудь поумнее!

– Вот что, Машенька, – сказал я. – Возьмите автомат и отведите этого болвана в штаб.

– Есть отвести в штаб! – откликнулась Машенька. – Шнель! Пошли!

Ганс Гот попятился, выкатил глаза и, заикаясь, что-то пробормотал переводчику.

Вдруг он опустился на колени и воздел к небу руки. Из его горла вырвалось тоскливое, протяжное «о-о-о!».

– Что он ломается? – снова рассердилась Машенька. – Ну-ка, прощелыга, вставай…

– Он просит вас, товарищ полковник, – объяснил переводчик, – дать ему другого конвоира. Он говорит, что, если его увидят пленные фашисты, для него это будет несмываемый позор: Ганс Гот – и вдруг под конвоем девчонки!

Машенька окончательно разозлилась: дуло автомата прижалось к животу фашиста.

– Ах, вот оно что! Да как же ты посмел, верзила, меня, советского воина, девчонкой называть? Марш, проходимец… Шнель!

Ганс Гот сгорбился, повернулся и, приподняв вверх руки, поплелся переулком впереди Машеньки.

Я кивнул автоматчику:

– Сопровождайте и вы этого ухаря. На всякий случай.

Крылов провожал Машеньку смеющимися глазами:

– Какая девочка…

Маша и Миша

Впервые они