Машеньку из Мышеловки. Из донесений я знал, что они по-прежнему в дивизии и что командир полка дважды представлял их обоих к наградам.

За два дня до уничтожения окруженной вражеской группировки, когда над истерзанным городом прогремел последний выстрел, случайно я встретил Машеньку и Мишу в поселке Красный Октябрь.

Был вечер. В городе по-прежнему слышались громы орудий, и над Мамаевым курганом, изрытым снарядами и пропитанным кровью, висело тяжелое облако дыма. Там, на западном склоне, снова шел ожесточенный бой, но каждый наш воин помнил, что это были последние судороги фашистской армии. Она еще сопротивлялась. Бессмысленно гибли тысячи немецких солдат. Горели их танки; падали, зарываясь в землю, их самолеты; взлетали на воздух от огня прямой наводкой их дзоты и отлично построенные блиндажи. Дивизии захватчиков таяли с каждым часом, и в само́м воздухе, насыщенном запахами горелого железа, порохового дыма и крови, уже угадывалась наша победа.

В этом многострадальном городе, где воины месяцами жили среди развалин, спали в подвалах, на щебне, на снегу, многим из них, конечно, было не до бритвы, не до иголки и утюга. А я всегда ценил в солдате подтянутость и аккуратность – проверенный признак внутренней дисциплины. И мне приятно было встретить двух солдат, которые, казалось, только что возвратились с парада.

Машенька и Миша Кравченко были одеты в новенькие шинели и ушанки, на ногах – добротные да еще начищенные сапоги.

Минутой позже, разговаривая с ними и присмотревшись, я заметил на их шинелях множество штопок, но сделаны эти штопки были так искусно, сукно разглажено так старательно, что с первого взгляда – ни дать ни взять, новая шинель.

Конечно же это Машенька в свободный ночной час где-то в уцелевшем подвале занималась их фронтовой одеждой. Но и выглядели оба свежими, радостными, будто и не были долгие месяцы в боях. Они тоже обрадовались встрече, и, когда я спросил, куда они спешат, Кравченко встал по стойке «смирно» и доложил:

– Выполняем приказ старшего начальника. Направляемся в цех завода «Красный Октябрь», чтобы осмотреть раненых. Ночью предстоит эвакуация их за Волгу, и мы должны отобрать первую группу.

– Вид у вас молодецкий, товарищи, – сказал я им и заметил, как радостно просветлело лицо Машеньки. – Дня через два-три, когда мы разобьем окруженного врага, поставлю я вас перед строем и скажу солдатам: вот пример…

– Мы в своей санитарной роте уже совещались об этом, – сказала Машенька. – Решили, что сразу же после того, как уничтожим в городе врага, все шинели, гимнастерки, шаровары, белье – в дезинфекцию и в ремонт. Через день, через два наша гвардия будет выглядеть как на параде!

– Правильно, Машенька! Тут наши врачи и санитары должны себя показать. Вам ведь и в мирные дни нет передышки.

Она тоскливо посмотрела на близкие дымы пожаров:

– В такое время мы живем! Но и в это время есть на земле радость…

Миша улыбнулся:

– Мы считаем минуты: сегодня, или завтра, или, может быть, через день окруженные фашисты поднимут лапы. Какой это будет праздник! Особенно наш…

– Почему ваш… особенно?

Они переглянулись, и я понял, что две эти жизни словно бы слились в одну, а Кравченко подтвердил мою догадку:

– Когда кончится битва, мы… поженимся…

– Ну что ж, дорогие, – сказал я им, – успехов и долгой жизни!

Однако мог ли я знать в ту минуту, что вижу Мишу Кравченко в последний раз!

Через два часа мне сообщили, что военфельдшер Михаил Кравченко убит вражеским снайпером в цехе завода «Красный Октябрь».

Позже я узнал, как это случилось. Фашистский снайпер притаился в развалинах на территории завода. Долгое время он ничем не выдавал себя, по-видимому имея задание убить кого-нибудь из наших высших офицеров. Но, кроме санитарок и санитаров, в цех никто не входил. Потом появился Кравченко. Здесь, среди медсестер и санитаров, он был старшим, и его приветствовали, как начальника. Снайпер, наверное, решил, что дождался высокой жертвы…

Когда, просматривая список раненых, Миша остановился посреди цеха и, вдруг уронив бумагу, медленно опустился на бетонированный пол, Машенька бросилась не к нему, нет, она метнулась к провалу в стене, откуда прогремел выстрел. Подхватив на бегу сломанный костыль, она надела на его конец свою ушанку и осторожно подняла над провалом. Ушанка тотчас же была пробита пулей.

Тщательно осмотрев ушанку, Машенька определила, откуда стрелял враг. При ней постоянно были две гранаты. Она пробежала вдоль стены и скользнула в другой пролом, у самого фундамента. А через минуту прогремели два разрыва гранат, и вражеский снайпер смолк навсегда.

Она вернулась в цех и молча опустилась перед Мишей на колени. Казалось, он спал, а она хотела поднять его, разбудить. Но Кравченко был мертв. Кто-то из санитаров с трудом отнял ее руки от его рук.

Через два дня многотысячное фашистское воинство, окруженное в Сталинградском сражении, сложило оружие и сдалось на милость победителей.

На Курской дуге

Летом 1943 года, когда, разгромив отборные немецко-фашистские дивизии у Волги, наши армии развернули наступление на всех фронтах, гитлеровское командование решило нанести нам удар в районе так называемой Курской дуги.

В этот период я уже командовал корпусом, а в него входила и наша основная 13-я гвардейская дивизия. Ей снова пришлось вести ожесточенные бои с отборными эсэсовскими войсками.

После боев за Киев, Конотоп, Харьков, Тим, Щигры и после грандиозной битвы на Волге личный состав 13-й гвардейской переменился: многие воины ее пали смертью героев, многие были ранены и находились на излечении в госпиталях. Однако и сейчас я встречал здесь немало своих боевых друзей – воздушных десантников, с кем с первого боя делил все невзгоды войны.

Машенька из Мышеловки по праву считалась ветераном дивизии, она принимала участие в нашем первом бою у родного поселка и еще тогда спасла от гибели нескольких бойцов.

Вот почему, навестив дивизию перед боем за станцию Обоянь и одновременно встретив четырех воздушных десантников, а пятую – Машеньку, я им обрадовался как родным: сколько прошли мы вместе трудных фронтовых дорог и сколько пережили за эти два года войны!

Мы встретились во время ужина, на кухне (я давно уже лично проверял, как кормят бойцов), и хотя ужинать не собирался, но не смог устоять перед дружным приглашением солдат и давно уже знакомого гвардейца-повара.

На долгом пути войны этот весельчак повар не раз брал в руки автомат, и даже бывалые воины признавали его «работу» отличной. Помнится, под Щиграми фашистская разведка случайно проникла в расположение кухни, но повар и его помощники не растерялись: шесть гитлеровцев остались лежать на снегу.

Говорят, день на войне равен году, а ведь рядом с этими славными людьми я воевал уже почти два года. Мне было приятно в кругу боевых товарищей отведать добротного солдатского борща и пахучей гречневой каши, тем