и скопированная у англичан, известных мастеров по учету и контролю доходов и налогов того времени. Стыдного в этом ничего не было, никогда было не грех поучиться у врага, особенно в том, что у него получалось лучше других.

Палата законников располагалась также рядом с Курией. Восточное крыло острова украшал громадный белый собор Божьей Матери Парижской, вокруг которого располагалось множество богословских, математических и юридических школ – практически готовый прообраз знаменитого Парижского университета, который будет утвержден указом короля Филиппа немного позднее. Дворец епископа располагался также на восточной стороне острова.

Приказав слугам искать гостиницу или постоялый двор для ночлега, Ги направился прямиком во дворец короля.

После небольшого уточнения своего имени, ранга и прочих бюрократических нюансов, учиненных Ги де Леви и его оруженосцу со стороны королевских нотариусов, молодой рыцарь был допущен к королю.

– Прошу вас, мессир рыцарь, говорить коротко и по делу, Его величество сейчас очень занят. Дорога, буквально, каждая минута его драгоценнейшего времени. – Проинструктировал ещё раз Ги де Леви королевский герольд.

Ги кивнул в ответ. Двери растворились, впуская де Леви в просторную сводчатую залу. Окна были раскрыты настежь весеннему свежему воздуху и ярким лучам майского солнца. Прямо посередине комнаты располагался большой дубовый, добротно сделанный, но без вычурности, стол. Неподалеку от стола располагались кресла с высокими резными спинками, украшенные королевскими лилиями Капетингов. Одно кресло, это был трон короля, находилось с торца стола, на небольшом возвышении. Всё помещение было проникнуто спокойным величием и, одновременно, смирением и скромностью. Группа людей столпилась возле стола, разбирая какие-то бумаги, оживленно жестикулируя и споря.

Никто не обратил внимания на вошедшего Ги де Леви, что дало рыцарю внимательно присмотреться к собравшимся в комнате вельможам и попробовать отыскать среди них короля Филиппа. Ги смутно помнил высокого подростка с крупным носом и кучерявыми густыми волосами.

В это время герольд короля ударил посохом об пол и громко произнес:

– Мессир шевалье Ги де Леви прибыл для принесения оммажа за прямое владение замком, землями, мостами, реками, мельницами, угодьями, деревнями и сервами к Его королевскому величеству Филиппу Второму, королю франков… Дальше следовало перечисление званий и титулов верховного сюзерена.

Вельможи расступились и почтительно поклонились Ги де Леви. Все, кроме высокого, худого и лысеющего человека с немного дергающимся лицом. Это был король Филипп Второй Французский!

Филипп подал рукой жест, приглашая подойти де Леви, и посмотрел на него в упор своими, до удивительности, спокойными и ледяными глазами, столь контрастирующими с его нервным и измученным лицом.

Ги де Леви поклонился присутствующим сеньорам, потом встал на оба колена перед королем и своим повелителем. Герольд и нотариус зачитывали по собственным названиям всё имущество семьи де Леви, за которую молодой Ги приносил оммаж. По окончании процедуры перечисления феода, король принял в свои большие и крепкие руки воина ладони Ги де Леви и произнес:

– Принимаю тебя, шевалье Ги де Леви, сына Филиппа де Леви, внука Мишеля де Леви, правнука Годфруа де Леви, епископа Шартского в свои прямые вассалы от вышеперечисленных и поименованных владений. Встань!

Ги де Леви поднялся, и король троекратно поцеловал его.

– Вижу у тебя прекрасную выправку, шевалье. – Удовлетворенно произнес Филипп, осмотрев осанку и вооружение Ги. – Кем и где был посвящен в рыцари, участвовал ли в сражениях в Европе, где и на чьей стороне, знаешь грамоту, счет и латынь? – засыпал вдруг вопросами король.

– Пояс и шпоры мне вручил граф Годфруа де Нанси в 1190 году.

– Хороший воин и христианин, – удовлетворенно кивнул головой король.

– После посвящения в рыцари поступил на службу герцогу Саксонии и воевал со славянами-язычниками и с мятежниками в северной Италии. Желаю поступить в услужение к Вам, Ваше величество! – бодро и коротко отрапортовал Ги де Леви.

Филипп улыбнулся. Среди его приближенных, хранивших напряженное молчание, пролетел радостный вздох. Давно уже никто из них не видел Филиппа улыбающимся.

– Ги де Леви… – задумчиво произнес Филипп. Внезапно, его глаза загорелись, он приблизился на шаг к Ги и, положив ему руку на плечо, произнес:

– Твой род хороший. Я знал твоего отца. Он погиб, защищая меня от этого дьявола Ришара и его наемных убийц. Клеман! – Филипп обратился к невысокому коренастому рыцарю в пурпуэне, на котором был вышит герб Клеманов – на лазоревом поле серебряный крест. – Примешь шевалье де Леви в свой отряд и, завтра же на освобождение Амьена, окруженного злодеем Меркадье и его сворой.

Ги де Леви поклонился. Король еще раз взглянул на него и переспросил:

– Сколько воинов и лошадей привел с собой?

– Полное штатное копье, сир, как и положено рыцарю-баннерету. По три лошади на каждого рыцаря и по две на оруженосца и прислугу.

Филипп улыбнулся, довольно потер руки и сказал:

– Полное копье. Это хорошо – десять рыцарей. Есть ли среди них стрелки? Мастера по осаде?

Де Леви поклонился:

– Есть, сир. Двое итальянцев-арбалетчиков и лучник Гюнтер-саксонец. Вся прислуга имеет снаряженные арбалеты с воротом и по пятьдесят болтов, не считая зажигательных. Гюнтер обучает моих поваров и сервов управляться саксонскими луками. Итальянцы знают добротно осадное дело, неплохие инжениаторы.

– Требюше сделают? Малый замковый камнемет? – Живо поинтересовался король.

– Да, сир. Чезаре однажды сделал малый требюше по заказу герцога Саксонского и умеет чинить трофейные камнеметы и прочие осадные машины.

– Ступай. Свой рельеф за вступление во владение феодом оставь себе, пойдет в уплату военных услуг за «шевоше» в отряде мессира Клемана. Отдыхай, через два дня выступаете. Люди мессира Клемана тебя найдут завтра и укажут место и время основного сбора.

Когда Ги де Леви покинул королевский дворец, Филипп подозвал к себе Клемана:

– Присмотрись к мальчишке. Такой ли он шустрый и сноровистый, как сказал. Запускай его в самое пекло. Выплывет и не подведет – стало быть Богу угодно, тогда после шевоше ко мне на личную беседу его. Засомневается или струсит – стало быть не свезло. Но все равно приглядись к нему. Не верю я, что у его отца мог родиться сын иного характера.

Молчаливый и невозмутимый Клеман кивнул, не проронив ни слова. Он знал, что только беспредельно верных и храбрых