– Передай, пожалуйста, брату Раулю, чтобы запускал план по созданию паники и истерии в центральном регионе Франции: В Лиможе, Пуату, Ангулеме. Надо отрезать Аквитанию от Нормандии и Анжу, тогда и местные сеньоры взбаламутятся.

– Всё будет исполнено. Лузиньянов аккуратно оповестить, сир?

– Естественно! Пусть надеются на корону графов Маршских, на которую они претендуют уже лет сто с лишним!

Монах ушел также незаметно, как и тогда, когда он находился в комнате короля.

Филипп сел, сам налил вина в большой золотой кубок и, отпив большой глоток, стал вспоминать:

«Всю свою небольшую жизнь я только и делаю, что чищу Францию от всякой мерзости, грязи и пороков. Уже лет десять, как я приказал замостить камнем улицы старого Парижа. Народ поворчал, поворчал и утих. Грязь и вонь прекратилась. Теперь приятно ездить и зимой, и летом. Я выгнал торговцев и проституток с Кладбища Невинных, обнес его стеной, навел порядок. Изловил и сжег на кострах многих из еретиков и прочих проповедников, насаждавших вольнодумство и сеявших смуту в умах простого люда. Разбои и грабежи прекратились. Я выгнал из своего домена всю мразь: попрошаек, разбойников, потаскух, тех, кто не перешел под крыло смотрителя королевских притонов, и отселил их на восток, в Берри, ближе к границам Невера и Бургундии. В конце концов, я и мои воины перерезали весь этот сброд в ожесточенной битве при Ден-ле-Руа, убив более одиннадцати тысяч разбойников, еретиков и проституток. Одних только драгоценностей это побоище мне принесло в казну более, чем на 50000 турских ливров чистого дохода. Как же славили меня священники по всем городам и церквям! Ещё бы, одной церковной утвари из разграбленных этими сволочами монастырей и приходов было более, чем на 30000 ливров – целых пятьдесят подвод. Всё это вернулось церкви. Но, только в те места, которые были мои или лояльны мне, моей политике…»

Филипп отпил ещё вина и развернул карту королевства. Карты того времени даже отдаленно не были похожи на современные четкие географические или политические карты Европы. Тем не менее, при желании, можно было разобраться и в ней. Король прижал её с одной стороны кинжалом, с другой – кубком с вином и стал всматриваться:

«Так… Что мне досталось от отца. Только домен, плюс сеньории и кастелянства, разбросанные на северо-востоке королевства. Даже нормального сообщения между ними не было. Надо было полагаться на «благожелание» местных графов и баронов. Особенно крайний север: кастелянство Монтрей-сюр-Мер, окруженное со всех сторон фламандцами, кроме графства Понтьё, испокон века верного короне. Теперь же, после свадьбы с Изабеллой де Эно, её глупый дядя Филипп де Эльзас, граф Фландрии и Эно, разделил свои земли, дав за ней в приданое графства Вермандуа, Артуа, Валуа, графство Амьенское напополам с епископом, кастелянства Мондидье, Руа и Перонну. С Амьенским епископом я разберусь, он, можно сказать, ест с моей руки. Только вот полностью вступить в наследование этими землями я смогу после смерти графа Филиппа. Значит, возьмём его с собой в крестовый поход.

Крестовый поход! Ох, уж мне этот поход, опять столько денег на ветер выбрасывать. Лучше мне остаться здесь и попытаться еще чего-нибудь оторвать от соседей, у кого, что плохо лежит. Но я пойду в этот поход, чего бы мне это мне не стоило. Жаль, что малышу Людовику только три годика… Мал он ещё, но под присмотром бабушки и наместника королевства архиепископа Гильома Белорукого, надеюсь, вырастет в хорошего, зубастого правителя. Ой, прости Господи! Не собираюсь я ещё помирать! Не дождётесь!!! Лучше уведу с собой этого рыжего дьявола с его головорезами. А Рауль со своими «ребятами» пусть пока займется Жаном Сантерром и Ангумуа с Лиможем. Если же этот «доходяга» Жан не «поможет» развалить единство земель Плантажене, вынем, словно чёрта из коробочки, новорожденного Артура, пусть пока поживет со своей матерью Констанс де Бретань у меня в Париже, подрастёт, окрепнет.»

Филипп прервал свои размышления и взглянул в окно башни. Наступила ночь. Тёплая июньская ночь, напоённая ароматами яблонь, вишни, пением ночных птиц, стрекотанием сверчков. Король вдохнул свежего воздуха и вышел на террасу башни. Ночь разлилась перед ним в своём полном великолепии. Где-то слева внизу поблескивала гладь реки, проходившей возле замковых стен, омывая угловую сигнальную башню, на которой ремонтники заканчивали чинить крышу и машикули.

Удивительный 1189 год. С самого начала он складывался крайне удачно для короля. Филипп даже не верил первым донесениям своих агентов и эмиссаров. Англичане и нормандцы, словно крысы с тонущего корабля, толпами покидали островные свои владения и перебирались на континент, подальше от неразберихи, воцарившейся в Англии. Ришар исполнил своё обещание передать часть Вексена, немного отодвинув неспокойную и опасную границу Нормандии от земель Парижа. Отдав Берри, он сам разрубил свои единые владения на две части, скреплённые между собой крайне ненадёжной знатью Пуату, Марша, Ангумуа и Лиможа.

Решив дать себе отдых, Филипп крикнул постельничих и направился отдохнуть. Он честно заслужил небольшой перерыв в делах. Король помолился, лег в постель и проспал два дня кряду.

ГЛАВА VIII   Начало всего

Элеонора Аквитанская, шестидесятисемилетняя старуха, с удивительной для своего возраста энергией взялась за организацию коронации своего любимого сына Ришара Кёрдельона. Основная проблема Ришара заключалась в том, что его почти не знал народ Англии, он был в Лондоне всего один раз, мельком, будучи малышом.

– Ничего, ничего, – приговаривала она, немного шамкая своим частично уже беззубым ртом. От некогда былой красоты королевы-герцогини не осталось|, увы, и следов. Лишь иногда в ее голосе проскальзывало что-то едва уловимое, словно из прошлого, но и то, лишь едва и на мгновения. Руки начали медленно дрожать и Алиеноре приходилось очень сильно напрягаться, чтобы не показывать своим придворным, челяди и знатным сеньорам свою слабость. – Ничего, ничего. Мой львёночек еще покажет всем вам зубки..

(Ах, если бы она могла знать, какие «зубищи» позднее покажет ее любимый отпрыск..)

Ришар не знал местный язык, нравы, обычаи, размеренные и степенные на саксонский манер. Новый король был вспыльчив, скор на слова и решения, язык его разил окружающих острыми и, зачастую, крайне язвительными словами, что ранило большинство людей, мало знакомых с ним.