Кристиан летел впереди в одиночестве. Он уже оставил за спиной две трети дистанции, перед ним был финиш, который он, с большим преимуществом, мог легко пересечь первым. Кристиан увидел себя, в полном одиночестве бегущим по гаревой дорожке. На виду у сотен тех, кто сидел на трибунах или стоял у кромки поля, аплодировал и свистел, потому что был совершенно уверен в его победе, до которой было уже рукой подать. И вдруг он остановился посреди дорожки и стал ждать. Какой-то учитель физкультуры у края что-то кричал ему, размахивал руками, но Кристиан не трогался с места. Повернувшись спиной к финишу, он смотрел в сторону остальных, на стенку несущихся на него, с трудом переводящих дыхание ребят, которые неуклонно приближались.

Призывы зрителей становились громче и пронзительнее, он слышал свое имя, они кричали ему: «Беги! Беги!» Он различил ревущий голос отца, но сильнее боязни проиграть была сейчас боязнь выиграть одному. Страх, который гнал его вперед, теперь свинцовым, парализующим грузом придавил его. Пламя, бившее из земли, погасло, ноги неподвижно стояли на месте и передвигаться уже не могли. Кристиан предпочел бы упасть в обморок, просто свалиться и остаться лежать. Зелень газона превратилась в яркую желтизну, ослеплявшую его, как будто его выставили на солнце и медленно сжигали. Он отчетливо видел перед собой всё: своего неистовствующего в отчаянии отца, выкрикивающего с трибуны его имя, свою беспомощную мать, которая, ломая руки, пытается успокоить отца, людей, в полном непонимании взирающих на него сверху, он слышал их крики, прежде благожелательные и дружелюбные, а сейчас превратившиеся в издевательский хохот.

Ребята были всё ближе, мчались на него ухмыляясь или удивленно проносились мимо. Кто-то угодил ему локтем в бок, он споткнулся, чуть было не упал, но, случайным толчком снова приведенный в движение, он побежал в хвосте как раненый зверь, пытающийся догнать свою стаю. Втянув голову в плечи, он последним пересек утрамбованную уже не одной дюжиной кроссовок финишную линию. Но горше, чем во время вручения наград уйти с пустыми руками, горше насмешливых взглядов школьных товарищей, недоуменного покачивания головой их родителями и непонимающего «Как же так?» матери — горше всего было увидеть Зиги на пьедестале, как он с гордо выпяченной грудью принимает приз за первое место в беге на длинную дистанцию. Он двумя руками поднял кубок и смотрел поверх головы Кристиана, как будто того здесь попросту не было.

Никогда он не сможет забыть и молчания отца на обратном пути в машине. Это разочарованное молчание, становившееся тем более непреклонным, чем дольше оно продолжалось, воздвиглось между передним и задним сиденьями точно непробиваемая стена, за которой он остался один.

Всю ночь Кристиан не сомкнул глаз и беспокойно метался в постели от разочарования и гнева.

На следующий день, увидев в вестибюле идущего навстречу Зиги, он тотчас схватил его и прижал к стене.

— Ты почему побежал дальше один? — яростно спросил он.

— Я ведь хотел увлечь тебя за собой, — извиняющимся тоном пробормотал Зиги, — ты же совсем не двигался.

Кристиан ясно чувствовал, что здесь что-то не так и что Зиги заговаривает ему зубы. Но ярость его улеглась, когда Зиги извлек из портфеля кубок и протянул ему.

— Я знаю, что ты быстрее меня. Ты выиграл. Кубок принадлежит тебе, — смущенно произнес он.

Кристиан примирительно взял кубок и потом как символ их дружбы водрузил дома на письменный стол.

Вскоре после этого они однажды спрятались в заброшенном садовом павильоне, который использовался под сарай для сельскохозяйственного инвентаря. Они устроились на ящике с инструментами между досками и машиной для стрижки газонов и бритвой надрезали себе кожу на запястье. Свет косо падал через запыленные окна. Там, в полутьме павильона, они поклялись друг другу, соприкоснувшись ранами, в вечной братской дружбе.

— Отныне мы неразлучны, — сказал Кристиан и надавил пальцем на маленький кровоточащий порез.

— До гробовой доски, — добавил Зиги.

С тех пор Зиги стал часто бывать у них дома, и поскольку у родителей Зиги не хватало на сына времени, его нередко приглашали к столу у Кристиана. Мать называла его найденышем и трижды подливала ему в тарелку. Летом они могли ночевать в спальных мешках под ивой. Они воображали себя существами с далекой планеты, которые случайно приземлились в этом саду. Фасад, за которым мирно почивали родители Кристиана, был неприятельской крепостью, которую они собирались утром взять штурмом.

Несмотря на то что Зиги переехал в другую часть города, поменял школу и из-за этого они иногда месяцами не виделись, Зиги оставался лучшим другом Кристиана.

— Единственная положительная сторона переезда заключается в том, что теперь ты снова вместе с Зиги, — объяснил отец, вручая ему подтверждение о приеме в гимназию. Кристиан обрадовался, что наконец опять будет рядом с Зиги.

— Твои друзья будут моими друзьями, — сказал он в первый учебный день, когда Зиги представил ему Пауля и Пробора, и добавил: — А твои враги — это мои враги.

Но после того как в конце недели он принял участие в организованном Зиги тренировочном походе, он понял, что с другом произошла такая перемена, принять которую он был уже не в состоянии.

Сначала ему было интересно отправиться на природу в маленьком автобусе вместе с Паулем, Пробором и еще с семью другими ребятами, которых Зиги представил ему как «товарищей». Они проезжали мимо деревень, названия которых Кристиан никогда не слышал. Глубокие промоины разрезали равнинную местность, дорогу окаймляли живые изгороди и кустарники. В девственной чистоте расстилались перед ними луга. На опушке леса они вышли из автобуса.

— Как на сафари, — неудачно сострил кто-то, когда, нагруженные рюкзаками, они колонной зашагали по лесу.

На большом, окруженном деревьями лугу, с одной стороны переходящем в бескрайний пустынный ландшафт, а с другой ограниченном глубоким руслом лесного ручья, Зиги короткими, лаконичными распоряжениями определил, где следует поставить палатки. Небольшой тростью Зиги указывал выбираемые места. Для своей палатки он облюбовал холм, с которого был хороший обзор.

Уже вечером, когда все собрались у костра и, подвыпив, громко горланили в темноте песни, Кристиан, неподвижно глядя на огонь, шевелил губами, но не пел со всеми, а от всей души желал, чтобы эта орава неотесанных юнцов наконец угомонилась.

— Эй, старина, ты о чем размечтался? — спросил Зиги и положил руку ему на плечо. В ярких отсветах пламени Кристиан посмотрел в проказливые, как у хаски[7], голубые глаза Зиги. Эти глаза всегда завораживали его, даже вызывали зависть, но сейчас они показались ему бесцеветными и пустыми.

— Я никогда не мечтаю, — холодно ответил Кристиан и снял его руку со своего плеча, после чего другие разразились смехом и во все горло запели: «Кристиан никогда не мечтает».