— Он приходил, — чуть слышно сказала она себе, — он стоял перед дверью дома, — и мысленно прокляла Зафира за то, что тот некстати окликнул ее и она не смогла разобрать последнюю фразу Кристиана.

Она открыла папку и еще раз перечитала стихотворение, которое записала последним и которое так понравилось Маттео. Ей приснилось, что во тьме ей повстречался молодой человек, который уложил ее на ледяную стойку и, раздевшись, превратился в солнце. В нее проник огненный шар, раскаливший ее от пальцев ног до кончиков волос, и наутро, когда она проснулась, у нее было два голоса — мужской и женский. Но ее сон был и его сном. Из своего сна она переместилась в его сон, откуда она уже не выбралась. Они словно бы оказались заключенными вместе в какую-то колбу, и из двух голосов, произносимых одними и теми же устами, образовался в конце концов один. Этот голос был звонким-звонким, как голос ребенка, он умел произносить только одно слово, и этим словом было «счастье».

Айсе сложила лист и сунула в конверт, в котором Кристиан принес ей стихотворение. Возможно, когда-нибудь она пошлет ему этот конверт. В конце концов, сновидение она записала для него. Она долго раздумывала, стоит ли давать Маттео этот сон для прочтения; ей было неприятно, что он мог бы превратно истолковать его и, возможно, решил бы, что история относится к нему. Однако желание узнать его реакцию было слишком велико.

Когда сегодня после уроков она села к его столу, он похвалил ее и пододвинул ей конверт с фотографией.

— Это подарок, — смущенно произнес он.

В смятении чувств, но с гордо поднятой головой Айсе выбежала из класса — тут-то и произошло ее столкновение с Кристианом на лестнице. Дома она поместила фотографию в рамку и поставила на письменный стол. Сейчас она взяла ее в руки и всмотрелась в большой белый цветок.

— Царица ночи цветет один-единственный раз в течение нескольких секунд, — пояснил, вручая подарок, Маттео.

Айсе пришло в голову, что уже вскоре после того как Маттео сделал снимок, цветок увял. На чистом листе бумаги она написала заглавие — «Царица ночи», потом перечеркнула его и над ним вывела новое — «Недожитая жизнь».

* * *

Айсе появилась в саду последней. Гости сидели в белых плетеных креслах или прогуливались по газону. На столе, плавая в плоских чашах, мерцали свечи с колпачками от ветра. Вокруг павильона были расставлены факелы, озарявшие сумерки. Молодые женщины в белых передниках предлагали напитки. Пахло недавно подстриженной травой.

С бокалом шампанского в руке Айсе шла к павильону, чтобы найти Зафира, когда услышала голос отца. Он о чем-то возбужденно беседовал возле павильона с группой мужчин. Он поманил ее к себе, ибо всегда был горд представить Айсе своим друзьям и деловым партнерам. Мужчины признательно кивали ей и делали комплименты, хотя мать приложила все силы к тому, чтобы в этот вечер изуродовать ее синими укороченными брюками.

— В них я выгляжу двенадцатилетней, — запротестовала было Айсе, когда к коротким брюкам должна была надеть белые матерчатые туфли, но Антая и слушать ничего не желала.

Серкан, о котором Айсе знала лишь то, что он был давним деловым партнером отца, разглядывал Айсе пронизывающим взглядом.

— Она хорошеет год от года, — сказал он, обращаясь к ее отцу, и с этими словами погладил Айсе по волосам. Но она откинула голову назад, и тот, заметив в ее глазах неудовольствие, весело улыбнулся, блеснув золотым зубом.

В этот момент подошла Антая, увела дочь от мужчин и представила ей маленькую светловолосую женщину, которую Айсе прежде никогда не видела.

На ней было бархатное платье цвета антрацита с глубоким вырезом. Там, где ее внушительные груди образовывали треугольник, покоился, точно вросший, медальон янтарного цвета.

— Госпожа Хальбайзен, директор одного из лучших интернатов в Швейцарии, — быстро проговорила Антая и тотчас же с вежливой улыбкой отвернулась, чтобы поприветствовать других гостей.

Когда госпожа Хальбайзен наклонялась вперед, ее груди куполами округлялись перед Айсе.

Чуть слышным голосом она спросила о школе, в которой учится Айсе.

— Это здесь лучшая гимназия, — уверенно ответила Айсе, — и в ней лучшие учителя, — добавила она.

Ей приходилось слышать, сказала госпожа Хальбайзен и при этом с улыбкой склонила голову набок, о достойном сожаления положении в местных школах и о возрастающем насилии среди молодежи.

— А у нас царит мир и спокойствие, — продолжала госпожа Хальбайзен. — Мы как одна большая семья. — Она отпила из бокала глоток шампанского.

— Мы, несомненно, тоже, — ответила изумленная ее словами Айсе и отвернулась. — Извините, пожалуйста, мне нужно к моему брату.

Она быстро пошла к Зафиру, стоявшему под магнолией между двумя немолодыми дамами, которые в чем-то настойчиво убеждали его, точно птицы кивая при этом головами, как будто собирались его склевать.

Вдруг она услышала, как в нескольких шагах от нее незнакомая женщина злобно прошептала своей дочери: «Так, стало быть, все выглядит у человека, который внезапно разбогател», — и вытянутыми губами схватила вишенку, которую зубочисткой выловила из бокала.

У Айсе перехватило дыхание. Она с удовольствием подошла бы к ней, чтобы вырвать бокал у нее из рук и вылить ей на голову липкое содержимое.

Вместо этого Айсе с отвращением повернулась к гостям спиной, проскользнула под иву и уселась на маленькую каменную скамейку. Под лиственным шатром было прохладно, листья, пологом занавешивавшие скамью, приглушали голоса, доносившиеся от павильона. Айсе сняла туфли и деревянной палочкой написала на земле большое «К».

Наблюдая сквозь листья, она увидела мать, которой очень темпераментно что-то говорил какой-то молодой человек. На ней было светло-розовое платье с открытой спиной, так что можно было видеть бронзовые от загара лопатки; когда она смеялась, лопатки двигались как крылья. Но всякий раз, смеясь, она будто сконфуженно склоняла голову.

Айсе быстро стерла большое «К» на земле, когда сквозь листву вдруг просунулась голова Зафира.

— Что ты тут делаешь?

— Ничего, — сказала она, — досадую на людей.

Зафир присел рядом с ней на скамейку.

— Я сейчас с удовольствием защекотал бы тебя. Здесь, в траве, при всем честном народе.

— Прекрати. Оставь это, — сказала она и отодвинула его руку.

— Вечеринка еще ужаснее, чем я опасался, — сказал Зафир и закурил сигарету.

— Хуже всех Серкан. Каждый раз, видя меня, он норовит коснуться пальцами моих волос, — сказала Айсе.

— Если бы отец не был обязан ему своим состоянием, я бы набил ему морду! — ответил Зафир и прикусил нижнюю губу.

Между тем Антая с молодым человеком присели за один из столиков. Она слегка подталкивала пальцем свечи с колпачками, которые, точно крошечные кораблики, плавали по чаше взад и вперед.