раны пока не полностью зажили. Кто-то сказал ей: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала», – и мы рассмеялись, прикрывая ладонью рот. Мария де лас Соледадес прослезилась, но никто не обратил внимания на её плач, никого он не взволновал. Каталина шепнула, что цианид пахнет миндалём, однако не все мы можем почувствовать этот запах, добавила другая, и они умолкли, потому что Сестра-Настоятельница позвонила в колокольчик.

В моём представлении миндаль – некое сокровище, которого Мария де лас Соледадес не заслуживает.

Нам подали кофе. Я почувствовала резкий аромат, запах опасности, но одновременно – дикую радость (вроде той, что, как мне кажется, должна ощущаться в джунглях), и, прежде чем пригубить напиток, мне пришлось закрыть глаза. Я увидела мою маму на кухне, она пританцовывает босиком, а я наблюдаю за ней с высоты моих десяти лет. Помню её платье в горошек, потёртое, но чистое, её длинные блестящие волосы, её смех, как звенящие в унисон кристаллики, её руки, тронутые лучами солнца, проникающими через окно. Она танцевала, потому что наконец-то мы сможем поесть, и напевала, потому что добыла кофе и хлеба. В то время у меня ещё была мать, учившая меня читать и писать; бережно относившаяся к книгам и объяснявшая мне: это настоящие чудеса в бумаге, она считала книги нашими друзьями. Моя мать радовалась каждому дню жизни, отмечая их разными мелкими делами; её яркое присутствие позволяло видеть красоту в мире, который деградировал с каждой минутой. Мир с дефицитом пресной воды, без школы, без электрического света. Мир, на который обрушились наводнения, осадки восьмимесячных дождей, выпадающие менее чем за час. Целые дни мы провели на крыше нашего дома в ожидании, когда утихнет стихия, мы плакали при виде наших друзей, проплывающих мимо в грязной воде: Лиспектор, Моррисон, Окампо, Саер, Вульф, Дюра́, О’Коннор – на напитавшихся влагой бесполезных картонках. Но слова застревали во мне, те самые слова, которые мама настойчиво призывала меня любить, хотя я их не понимала; происходили сдвиги грунта; приближались торнадо; скорость ветра превышала сто километров в час; падали деревья; животные необъяснимо бродили кругами целые недели и месяцы, пока не сходили с ума от истощения и не умирали; город разрушился; град камней размером с фрукты падал с неба с грохотом бомб, ледяные снаряды пробивали хрупкую завесу цивилизации, посевы гибли; установилась невыносимая жара, и рыбы заживо варились в кипящем море, а в пересохших реках погибали от жажды. Засухи, войны за пресную воду, нехватка продовольствия, голод, жажда, разруха и смерть моей матери на той же самой кухне, где она пританцовывала несколько лет назад. Кухня с заколоченным окном, без солнечных лучей, без кофе и еды, без воды и электричества, вызывающая страх. Я коснулась сухих материнских рук, поцеловала в лоб, накрыла грязным одеялом и ушла. Без слёз.

* * *

Уже поздно, а я не могу заснуть. Мне не дает покоя мысль о том, что я должна найти драгоценный камень, который был на трупе Младшей Святой, камень, в котором заключена вселенная. Нечестивицы из-за выпитого кофе заснут позже обычного, но я не против подождать в моей келье без окон. В ожидании я продолжаю дырявить стену, углублять щель, чтобы мог проникать дневной свет. Осталось совсем немного, и я доберусь до внешней стороны, до ночного воздуха.

Воспоминание о матери нагрянуло внезапно, как откровение о том, кем я была, о той девочке, не способной плакать, о постоянно настороженном подростке, затем о той хищной женщине, что тайно жила во мне и затем проявилась. Я опустила голову, чтобы сдержать слёзы, поскольку не хотела, чтобы окружающие видели мою слабость, однако тут же вспомнила, что мы на похоронах Младшей Святой, и заплакала открыто, не скрываясь и не стыдясь.

Я плакала по школе, которую не довелось посещать, по непрочитанным книгам, по братьям, которых у меня не было, по отцу, которого не знала, по моей матери, сияющей и застывшей на холодном полу кухни, кухни, которой больше нет, по дому, разрушенному торнадо, наводнениями и размытым грунтом, не способным удержать фундамент. Плакала по своей маленькой безумной семье, по другой семье, которая приняла меня и заботилась обо мне, по моей семье больных детей-тарантулов, которых я оставила однажды ночью и пошла искать пищу, а когда вернулась, обнаружила их мёртвыми. Взрослые убили их поочерёдно, пока они спали. У некоторых были открыты глаза, взгляд их окаменел от ужаса, ведь они ощутили боль от ударов мачете и ножей, успели испытать страх. Когда я закрывала им глаза, поняла, что тела ещё тёплые. Они не успели оказать сопротивление и даже закричать.

Я задержалась ещё на несколько секунд, чтобы положить монеты в глазницы Улисесу, эти никчёмные монеты, которые он подарил мне в тот день, когда меня научили взламывать двери и мы вошли в заброшенное здание Национальной библиотеки. Прежде чем забрать книги для розжига костров, мы спрятались и я прочла им сказку про маленькую девочку, которую пригласили в дом, где по комнатам бродил тигр, и всей семье приходилось проявлять большую осторожность, чтобы не оказаться в одной комнате с тигром. Мне пришлось объяснить им, кто такой тигр, и их поразило, что подобное животное вообще ещё существует на свете, потому что мы считали, что все они, конечно, вымерли от голода, загрязнения природы, умерли от жажды или утонули, языки у них почернели, а глаза ослепли. Они погибли от тоски в безжизненных трещинах земли, в этом безмолвном крике мира, расколовшегося надвое.

Когда я дошла до конца сказки, все они молча танцевали. Мы не могли ни кричать, ни хлопать в ладоши, поэтому танец в тишине был нашим способом повеселиться. Почти никто из них не умел читать, и только двое делали это медленно и плохо из-за отсутствия практики, ведь они были детьми, которые родились в мире, где можно только выживать. К тому же им не посчастливилось познакомиться с моей мамой и узнать, как она обожала книги.

Той ночью, прежде чем разжечь костёр, Улисес отложил книгу с этой легендой и объявил, что она не будет сожжена. Он попросил меня почитать им ещё и на глазах у всех подарил мне свои монеты, которые берёг, словно они по-прежнему чего-то стоят. Я прочла им другую сказку – про мужчину, которого рвало зайчатами. Улисес уселся рядом со мной и, пока я читала, подражал движениям человека, которого рвет зайчатами. Нам приходилось так сильно сдерживать смех, чтобы не шуметь, у нас текли слёзы, мы хватались за животы, болевшие