полигоне Эмба, но прокурор, видимо, не воспринял меня всерьез: ступай, мол, ступай, без тебя дел невпроворот. Что мне оставалось?..

Стояла прекрасная любимейшая осенняя пора, когда уже не жарко, но еще и не холодно, когда природа щедро делится своей красотой, и за это не надо платить комарам собственной кровью. Я шел от своего домика через лес. Было тихо, и душа пыталась ощутить легкость и красоту бытия, но это получалось как-то не очень:что-то было не так, и вместо радости, душу все больше заполнял тяжелый мрачный туман дурного предчувствия. Подобное ощущение было наверняка знакомо любому разведчику или партизану, когда идя к условленному месту, он ощущал всей кожей надвигающуюся опасность, и почти наверняка знал, что враг уже где-то затаился и ждет. И не пойти при этом было тоже никак невозможно. Штирлицу в этом смысле было чуть «проще», поскольку он мог развернуться и уйти при виде цветка на окне. Меня же, понятно, на КПП бригады цветы не ждали, ни при каком раскладе.

Я прошел мимо дежурки, машинально подбросив руку к козырьку. Дежурный по части – старший офицер – видимо,как и положено по уставу, уже спал, а помощником на телефоне сидела знаменитая, в своем роде личность – командир хоз. взвода, младший лейтенант Сеня Копчик. Знаменит он был, в первую очередь тем, что умудрился пройти свой долгий воинский путь, пролегавший по большей части где-то в песках Туркестана, от младшего лейтенанта до капитана, и затем… обратно. «Подвигов» у Сени было много, и самых, что ни на есть разнообразных. Никто точно не знал, сколько ему лет, а сказать «навскидку» было довольно сложно. Его лицо более всего походило на какой-то диковинный сухофрукт с глазами. При этом они никогда ничего не выражали, кроме страстного желания припасть к продуктам брожения плодов виноградной лозы, и чем быстрее – тем лучше.

Сеня приветственно махнул мне рукой, а затем потянулся к телефону. Я скорым шагом направился к штабу. В голове у меня в тот момент крутилось лишь несколько убогих односложных мыслей: «Быстро! Быстро!..», «Только бы на глаза никому не попасться!» и что-то еще, в том же духе, по своей глубине и оригинальности напоминавшее интеллектуальные потугимоллюска мелового периода.Однако, в штабе меня, как стало понятно, уже давно заждались, и потому все дальнейшие события, несмотря на мои эмоциональные конвульсии, произошли почти молниеносно.

Начштаба подполковник Раньш был у себя. Когда я вошел и доложился по форме, он стал злорадно потирать руки:

– Ну что, Шерлок Холмс ты наш доморощенный! Никак родине послужить решил? Это – можно!

– Товарищ полковник, мне бы бумаги получить для прокурора…

– Малчать! Бумаги! Ять-те дам бумаги! – он погрозил мне из-за стола кулаком, похожим на небольшую волосатую тыкву.

За моей спиной вдруг объявился немного запыхавшийся командир моего дивизиона и, как всегда невнятно, гаркнул что-то военное: не то «по вашему приказанию прибыл!», не то «здравия желаю». В его исполнении все это было практически неразличимо.

– Принес? – злобно осведомился начштаба.

Майор Огарков, которого все называли между собой не иначе как Окурков, вытаращил от преданности глаза и протянул подполковнику пистолет рукояткой вперед. Я, сказать честно – немного обалдел. Я ожидал чего угодно, но никак не шуток с оружием. Этого наши родные отцы-командиры еще не практиковали. Правда, однажды, пока я, как положено, спал днем, будучи дежурным по дивизиону, Окурков спер у моего бойца из тумбочки штык – нож, пока горе-воин мыл неподалеку полы. После, Окурков с завидным упорством пытался повернуть дело к тому, будто штык мы потеряли сами и все вместе. Однако вскоре армейская мысль, находящаяся в состоянии похмелья средней тяжести, неизбежно отступила перед железной логикой. До Окуркова вдруг, наконец, стал доходить несложный тезис, который я пытался ему вдолбить уже минут двадцать, прерываемый воплями «Малчать!». Он, наконец, начал понимать, что у меня-то есть не менее трех свидетелей, которые вполне могут дать показания о том, что кроме него в казарму никто больше не входил и не выходил. Все были на занятиях. Окурков стал понемногу меняться в лице, напуская на него нечто среднее между отеческой мудростью и кинематографической командирской строгостью, а затем неожиданно завел пространный монолог о пользе воинских уставов. Но уже даже моему дневальному, на гражданке совхозному трактористу, стало вполне очевидно, что командир дивизиона окончательно запутался, и теперь изо всех сил пытается хоть как-то замять ситуацию. В общем, пару дней Окурков был совсем ручной и даже почему-то спросил, живы ли мои родители.

Однако тут был не штык, а пистолет и был свидетель – аж целый подполковник, начштаба бригады! Нет, я, естественно, понимал, что расстреливать меня никто не собирается, но к чему все идет, я понять пока что не мог. Впрочем, ждать долго не пришлось, и все выяснилось почти сразу. Раньш кивнул, а майор прогундосил:

– Распишись за оружие!

– Не могу! – Ответил я, поскольку до меня уже начало доходить, что происходит, – У меня приказ военного прокурора полковника Кузнецова!

– Ничего, мы с ним поговорим, – злобно скалясь, заверил Раньш.

Расчет был незамысловат как дивизионные политзанятия. Всучив мне оружие, они привязывали меня к казарме. С пистолетом-то, куда я пойду? При желании-то они ведь могли бы повернуть дело так, будто это вооруженный побег, а это уже совсем другая статья. Могут и пристрелить при задержании – дело известное. Но это было еще не все. Я тотчас же получил приказ заступить дежурным по дивизиону, но без ключей от оружейной комнаты. Теперь все стало понятно окончательно.

– Нет, домой идти не надо. Заступаешь через час. Можешь пойти погладиться в казарму, – съязвил майор. И тогда я понял, что нужно срочно что-то предпринять! Немедленно! А не то все станет гораздо опаснее, чем просто «плохо».

Но, как-то обошлось и на этот раз, хотя мне и пришлось просидеть в части безвылазно довольно долго, почти завшиветь и стать свидетелем очень печального события… Но, все по порядку.

Я шел в казарму, словно облитый помоями. Мне казалось, что все на меня пялятся и тыкают пальцами, хотя, сегодня я, конечно, понимаю, что мало кто вообще смотрел в мою сторону. Всем, как и всегда, было абсолютно на все наплевать, а уж судьба какого-то старшего лейтенанта интересовала куда меньше, чем то, что в пачке "Памира", шуршащей в кармане, осталось всего-то три папиросы, да и то – одна просыпалась немного… Но тогда мне казалось, что даже бойцы хихикают, тыча незаметно пальцами в мою, бредущую через плац угрюмую фигуру. Я присел на крыльце казармы, и закурил. Время словно скомкалось,