– А чего это тебе здесь понадобилось-то? Ежели переночевать, то ступай вон в деревню, за оврагом! Я-то небогато живу, ни хлеба, ни кваса…

– Брось, старик. Меня сюда не голод привел.

– Да ну?

– Меня привел запах. От сына твоего волком несет, да так, что за версту слыхать. Вот по следу и пришел.

Несколько долгих мгновений понадобилось хозяину, чтобы одолеть сжавший горло страх. Еще раз прокашлявшись, он пару раз демонстративно втянул носом воздух и пожал плечами:

– Ничего не чую. Что за нюх у тебя такой, добрый человек?

– Не у меня, – с усмешкой ответил гость и поднял руку, в которой держал мертвую собачью голову. – У нее.

Вдоволь насладившись замешательством старика, он указал куда-то за спину, в наступающую ночь:

– Козы в отаре, поди, принюхались, обвыкли, ну да с них невелик спрос. А вот любому псу волчья вонь поперек горла. Потому и здесь никто чужака лаем не встречает. Не стерпелось, не слюбилось – верно?

– Никак в толк не возьму, что сказать-то хочешь, – проворчал хозяин. – Ежели запах сына не понравился, ну так прогуляйся вон до реки, там надышишься свежим ветерком.

Улыбка сползла с бледного лица государева человека. Опустив глаза, он заговорил, глухо и монотонно, словно читая давно заученную молитву:

– В апреле Петр Карась, Семенов сын, доводчик уездного суда, убит по дороге из Медвежьей слободы в Зосимьевку. Растерзан, выпотрошен, потроха и конечности съедены. В мае отец Диадох, инок Анфимиева монастыря, убит на перекрестке в окрестностях Ветлынова. Разорван на части, поеден. Месяц спустя Настасья, сошная крестьянка, убита на том же перекрестке. Выпотрошена, голова оторвана, обглодана до костей. Еще через месяц оборотень во главе волчьей стаи явился в село Коростаево, и, пока обычные звери грабили курятники и хлева, чудовище ворвалось в жилую избу и убило хозяина, Ивашку Рябинового, вместе с женой Ульяной да двумя ребятишками. Меньшой сынок укрылся на полатях, остался цел и рассказал о волке, ходившем на двух ногах, как человек…

При каждом слове этой жуткой речи холод в груди старика становился все злее и безжалостней, но прервать ее или уйти с крыльца он не решился. Когда незваный гость наконец замолк и снова поднял взгляд, старик не нашелся что ответить. Так они и стояли в молчании посреди расцветающей ночи – долго, мучительно долго – до тех пор, пока пришелец не вздохнул устало и не сказал:

– Проведи меня к оборотню.

– Что?

– Хватит. Проведи меня к оборотню, и все кончится. Кем бы он ни был прежде – твоим братом или сыном, женой или дочерью, – это больше не Божье творение, созданное по Его образу и подобию. Разве обращался Господь кровожадным зверем каждое полнолуние? Нет, нынче это орудие Ада Всеядца, живущее только затем, чтобы губить добрых христиан. Проведи к оборотню, и я оставлю тебя в покое, замаливать грехи и заглаживать вину.

Старик плюнул, круто развернулся и скрылся в доме. Дверь сразу же запер на крюк, привалил пустой кадкой. Беззвучно бормоча под нос проклятия вперемешку с молитвами, он вошел в горницу и подозвал Тишку, сидевшего у крайнего окна:

– Ступай вниз, отвори темницу. Ежели сука спит – ткни палкой, разбуди!

Лицо сына искривилось в горестной гримасе:

– Тятька, не надо! Не отдавай…

– Цыц, дурень! Не собираюсь я никого отдавать. Черный явился один, а значит, быть ему сегодня волчьей сытью.

Тишка сразу повеселел, бодро вскочил на ноги. Отец ухватил его за рукав:

– Смотри цепей-то с нее не снимай. Разбуди, дверь открытой оставь и только – пущай воет, созывает своих.

– Понял, тять.

– И осторожней там. Близко не подходи.

Тишка запалил лучину и спустился в погреб. Тьма вязко подалась в стороны, открывая путь к запертой двери, из-за которой доносилось тяжелое утробное дыхание. Пелагея спала.

Стараясь сохранять тишину, Тишка отодвинул засов, осторожно осветил громоздящуюся на самом пороге фигуру: серая шкура, обрывки платья, длинные конечности – не то руки, не то лапы – с когтистыми пальцами. Мерно поднимался и опускался поросший серой шерстью бок, подергивалось острое волчье ухо.

Куры в корзине были растерзаны в клочья, кадушка с вином опрокинута. Тишка на цыпочках вернулся к лестнице, отыскал под ней обломок жерди и, держа его на вытянутой руке, осторожно ткнул острым концом чудовищу под лопатку. Спина чуть дрогнула, но дыхание не прервалось. Тогда Тишка ткнул сильнее.

Он не увидел, как тварь бросилась на него. Не успел. Звякнула цепь, порыв воздуха задул лучину, и через мгновение огромные клыки с влажным стуком сомкнулись всего в паре вершков от лица. Стой он на шаг ближе, точно лишился бы головы. Запоздало отшатнувшись, Тишка уперся спиной в лестницу и выставил перед собой обломок жерди, но невидимая когтистая лапа тотчас выбила деревяшку из его пальцев.

– Это же я! – пронзительно, совсем по-детски крикнул он, прекрасно зная, что никакие слова не имеют значения для зверя в темноте. – Господи, помоги! Это я!

В ответ снова звякнула цепь, что-то с шумом рассекло воздух меньше чем в пяди от груди. Зажмурился Тишка, съежился в ужасе. Заплясала, брызгая слюной, молитва на дрожащих губах, смешалась с лязгом железа и горячим звериным духом. И в ответ на молитву во мрак опустилась костлявая рука, цепко ухватила за ворот.

– Быстро! Вылазь! – прорычал отец.

Тишка не заставил себя уговаривать и ужом взлетел по лестнице, всем телом прижимаясь к трухлявым перекладинам, – наверх, к отцу, скорчившемуся у входа в подпол с дедовой саблей наготове, к последним остаткам света, сочащимся меж перекрывших окна досок, к свежему воздуху и жизни. А следом, обгоняя беглеца, из тьмы взметнулся тоскливый, обреченный волчий вой.

Вырвавшись за пределы дома, этот вой потек к луне, висящей над кронами дубов на восточной стороне небосвода. Человек в черном, не дрогнув, остался стоять на тропе. Некоторое время он напряженно вслушивался, потом встряхнул собачью голову, спросил шепотом:

– Что думаешь? Волчица?

Собачья голова в его руке вздрогнула, хрипло взрыкнула и, с трудом преодолевая сопротивление мертвой, не предназначенной для речи пасти, прошелестела:

– Да… Сука… Зовет стаю…

Подтверждение не заставило себя ждать: спустя всего несколько минут откуда-то из черноты леса раздался ответный вой, протяжный и горький, будто погребальный плач. И следом – совсем рядом, почти за спиной – еще один. Волки явились на зов.

А по другую сторону забора Тишка с отцом, убедившись, что цепи надежно держат чудовище в погребе, вышли на крыльцо – оттуда было лучше видно. Отец сразу сообразил, что к чему. Стиснув сыновье плечо,