куда он забегает, наверное, чтобы быть рядом с людьми…

Потолочные лампы гаснут, как только Василий переступает порог.

Собака возникает из темноты за спиной.

Охранник и кассир ошарашенно смотрят, ничего не понимая, собака прыгает в их сторону, оглушительно гавкает, и они с криком убегают, а Василий плачет…

Двадцать второй

…Свинья окунает окровавленную морду в разорванный живот еще живого Василия. Обездвиженного, желающего, но не способного заорать.

Она ест очень медленно. Наслаждается каждым мгновением. Отрывает кусок плоти и методично жует, смотря безучастными глазами.

Теперь – самое вкусное.

Тянет из живота кишки, одновременно жуя, и во все стороны брызгает…

Последний

…Василий закрыл футаж, желудок скрутило в спазме, еле сдержал рвоту.

Толик плакал.

Жив еще. Шанс есть.

Василий удалил финальный монтаж фильма, так и оставшегося без названия, рассортировал футажи по дате изменения и открыл первый.

Или никаких шансов нет. Никогда не было.

На экране огромная свинья пожирала ноги Василия, лежащего у компьютера.

Следующий.

Он хотел вскрыть себе горло осколком разбитой кружки. Неудачно. Услышал топот свиньи, опустил руку, кровь из царапины тоненькой струйкой сочилась на шею. Он улегся на пол и…

– Сука-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Василий схватил эту самую кружку и швырнул в стену.

Он не найдет нужных футажей. Это невозможно. С каждой секундой папка пухнет, файлов становится больше. Разные вариации одного конца.

Свинья разорвет тебя на фрагменты, мальчик. Слово из льдинок не собрать.

Василий прикрыл лицо ладонями, стал скулить молитву и вдруг осекся. Бог далеко. Бог не отвечает. Либо не слышит, либо ему плевать, что, в общем, равноценно.

А значит…

Значит, нужно просить того, кто ответит. Как те дети из безымянного фильма.

В голове вспыхнул рассказ Толика.

«Нарезая, перемешивая, мы ненадолго ослабляем Контроль… Его цепи не так давят на нас… На эти мгновения остаемся только мы, только наша воля», – сказала Диана Романовна в его сне.

«Контроль, что бы это ни значило, был охеренно так ослаблен, судя по всей этой дичи», – подумал Василий.

Он прошел через комнату, под ногами хрустели осколки кружки. Поднял с кровати медведя, поправил бант, посмотрел в голубые стеклянные глаза и прошептал:

– Верю в тебя, защитник снов и детей. Верю в тебя, гонитель кошмаров. Верю в тебя, друг Вовы. Мой друг.

«Проговорите клятву, а потом обязательно перемешайте ее слова, как с ходу придет на ум, и тут же запишите».

Василий взял со стенки фломастер и написал на обоях: «верю друг детей и Вовы защитник в тебя верю гонитель снов кошмаров верю в тебя мой друг в тебя в»

Ничего не изменилось. Свинья жрала. Толик плакал.

Василий с игрушкой вернулся за компьютер, посадил медведя на стол, кликнул правой кнопкой мыши, нажал «обновить» и торжествующе закричал:

– Да, да! Спасибо! Спасибо!

Лишние файлы исчезли, медведь прогнал кошмары. В папке, как и положено, остались только футажи, отснятые много лет назад.

Василий достал смартфон, быстро выбрал несколько фоток, скинул в «телегу», сохранил на компе, открыл Premier и…

…стал исправлять мир.

Пожираемый свиньей Толик обреченно завыл и заливисто рассмеялся, показал язык в камеру, его конопатая рожа сияла от удовольствия, он запрыгнул на диван, поджал под себя ноги, ткнул Ваську головой в плечо и спросил:

– Ну что, начнем снимать? Офигеть! Звезды кино! Жуть получится!

Последнюю фразу Василий вырезал, вставил затемнение, растер по лицу слезы вперемешку с соплями, заорал и первым, не стягивая шорт, прыгнул в речку, поднял в воздух брызги, ледяная, еще не успевшая прогреться вода обняла его, пятки тронул скользкий ил.

– Айда сюда!

Толик повернулся к камере, точно спрашивая разрешения, а затем улыбнулся и сиганул в речку следом под смех Дианы Романовны. Они в два голоса звали учительницу присоединиться, но она качала головой, говорила, что не взяла купальник, и с помощью камеры заключала летний день в магнитную вечность.

Василий перетянул в программу следующий файл.

Диана Романовна с удавкой на шее сжимала камеру, лицо исказила гримаса боли, веревка потащила тело вверх, Диана Романовна обмочилась, захрипела, и ее обнял старик, солнце переливалось в их седых волосах, они стояли у калитки, щурились от солнца.

– Фига ты вымахала! А это неужто внуки?

– Куда там, дождешься, чтобы сынок приехал с ними. Ученики.

– Ну-у-у-у-у! Значит, почти что внуки. Чай будете, пионеры?!

Василий нареза́л, убирал ненужное, безжалостно кромсал бракованные фрагменты.

Оставались пацаны с мячом, смеющиеся над предложением Дианы Романовны; мама в красном платье, разглядывающая стесанный локоть; отец Толика, закатывающий глаза, одновременно взъерошивая сыну волосы.

Навсегда исчезали испуганные безымянные дети, что придумали богов.

Остались Васька и Толька.

Они никого никогда не придумывали, а значит, и богов не существовало, был встрепанный петух, носящийся по двору, добродушный метис, лижущий их лица, и свинья, равнодушная ко всему на свете.

Детство растягивалось на таймлайне солнечным лучом, и Василий бросил в него фотографии со смартфона.

Обугленные неподвижные фигурки, лежащие на прозекторском столе, обросли плотью и стояли на школьном дворе, Вовка (живой) был такой маленький, что из-за пышного букета торчала только макушка с вихорком, Лена (тоже живая) улыбалась, слегка запрокинув голову.

Следующий снимок, и они все вместе: Василий, Толик, Лена, Вова на ступеньках у входа в недавно открытое фотоателье. Вовка сидит на шее у Толика, раскинул руки, будто хочет обнять весь мир, Лена положила голову на плечо Василия.

Он ровнее усадил плюшевого мишку, сфотографировал и добавил в кино.

Финальный фрагмент. Последняя льдинка.

Но еще не конец.

Василий стал переставлять футажи в случайном порядке, нарезать кадры, отзеркаливать, смешивать, разбивать логическую последовательность. Чем сильнее режешь, перемешиваешь, тем слабее удушливый Контроль, глупые сценарии, липкое прошлое. Тем живее, ярче, злее хаотичная пульсация того слова, которое Василий хотел выложить еще в детстве, в момент похорон Дианы Романовны.

И сейчас у него, кажется, получалось.

Он собирал бессмысленность, полную смысла.

Сценарий рассы́пался на предложения, затем на перемешанные слова и разлетелся маленькими буковками, навсегда исчез в пустоте, как и никогда не существовавшие боги.

Смех, обрывки фраз, плеск воды, звонкий удар по мячу, вскрик матери…

Какофония, полная свободы.

Василий остановился, понимая, что достаточно, и запустил экспорт файла.

За окном пылало золото. Он был настолько поглощен работой, что не заметил, как свинья перестала есть, а Толик затих.

Василий боялся встать, проверить, увидеть.

Врос в кресло, не отводил взгляда от монитора и медленно заполняющейся полоски.

Василий понял, что на футаже из не случившегося будущего забега́л в супермаркет вовсе не за тем, чтобы оказаться рядом с людьми, он хотел схватить водку и хлебать, надеясь отключиться прежде, чем придет свинья.