— Конечно, ты не понимаешь.

Мужчина снова махнул рукой, прогоняя ее. Его налившиеся кровью глаза тонули в темных кругах — свидетельстве бессонных ночей, а голос срывался.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, и не желаю этого слышать. Никакие слова не вернут мою дочь.

Готик давался человеку с трудом — видно было, что он давно не пользовался этим языком, — но чувства придавали вес словам.

— Шрилла ла леррил, — насмешливо прошипел он.

— Велит сар'даритас, олваллаша сор сул.

Голос Септимуса донесся из самого центра толпы. Оружейник протолкался вперед и встал против обидчика Октавии. Хотя убивающемуся отцу было не больше сорока, горе и лишения состарили его прежде времени. Септимус, несмотря на свой потрепанный вид, по сравнению с ним казался почти мальчишкой. Когда Септимус встретился глазами с Октавией, между ними проскочила слабая искорка — но потухла, так и не успев разгореться. Оружейник направил взгляд на ссутулившегося раба, и в живом глазу его вспыхнул гневный огонек.

— Попридержи язык, когда я рядом и могу услышать твою клевету, — предостерег он.

Октавия ощетинилась: ей вовсе не понравилось, что кому-то приходится ее защищать, да еще неизвестно от чего. Она так и не поняла ни слова. И она не была робкой девицей, готовой, чуть что, грохнуться в обморок.

— Септимус… Я сама с этим разберусь. Что ты мне сказал? — спросила она у старшего раба.

— Я назвал тебя шлюхой, сношающейся с псами.

Октавия пожала плечами, надеясь, что краска на щеках не слишком заметна.

— Меня называли и похуже.

Септимус выпрямился во весь рост.

— В тебе — корень всех беспорядков, Аркия. Я не слепой. За твою дочь отомстили. Много или мало, но это все, на что ты можешь рассчитывать.

— За нее отомстили, да, — ответил Аркия на готике, — но не защитили.

В кулаке он сжимал медальон легиона. В самую неподходящую секунду серебро отразило тусклый свет и предательски блеснуло.

Септимус опустил ладони на рукояти пистолетов в набедренных кобурах.

— Мы — рабы на боевом корабле. Я скорбел о смерти Талиши вместе с тобой, но мы обречены на темную жизнь в чернейшем из уголков вселенной. — Его акцент звучал нелепо, и он волновался, стараясь подобрать слова. — Часто мы не можем даже надеяться на отмщение, не говоря уже о безопасности. Мой господин выследил ее убийцу. Кровавый Ангел умер собачьей смертью. Я видел, как лорд Талос задушил убийцу, видел настигшее его возмездие собственными глазами.

Собственными глазами. Октавия автоматически бросила взгляд на живой глаз Септимуса, ласковый и темный, рядом с бледно-голубой линзой в глазнице из хрома.

— Тоша аурфилла вау веши лалисс, — безрадостно рассмеялся второй раб. — Этот корабль проклят.

В толпе послышались согласные шепотки. Ничего нового в этом не было. Со смерти девочки слухи о несчастьях и злых предзнаменованиях беспрерывно ходили среди смертных членов команды.

— Когда новые рабы присоединятся к нам, мы расскажем им о проклятии, в тени которого они отныне обитают.

Ответа Септимуса Октавия не поняла, потому что он вновь перешел на нострамский. Девушка отошла в сторону от столпившихся людей. В ожидании, пока собрание завершится, она присела на краешек стола в дальнем конце огромного зала. Ее служитель побрел за ней с преданностью уличной шавки, которой неосторожно швырнули кусок.

— Эй! — Она пихнула его ботинком.

— Госпожа?

— Ты знал Рожденную-в-пустоте?

— Да, госпожа. Маленькая девочка. Единственный ребенок, рожденный на борту «Завета». Сейчас мертва. Убита Кровавым Ангелом.

Девушка вновь замолчала, наблюдая за тем, как Септимус пытается подавить ростки восстания. Забавно. На любой из имперских планет он наверняка бы стал богатым человеком, чьи таланты ценились бы весьма высоко. Он умел пилотировать корабли в атмосфере и на орбите, говорил на нескольких языках, знал, как изготавливать и использовать оружие, и с искусством истинного художника и сноровкой механика исполнял обязанности оружейника. Но здесь он оставался просто рабом. Ни будущего, ни денег, ни детей. Ничего.

…Ни детей.

Мысль поразила ее неожиданно, и она снова ткнула служителя ботинком.

— Пожалуйста, не делайте этого, — проблеял он.

— Извини. У меня вопрос.

— Спрашивайте, госпожа.

— Почему за все эти годы на корабле родился всего один ребенок?

Служитель вновь поднял к ней слепое лицо. Девушка подумала об умирающем цветке, который из последних сил тянется к солнцу.

— Корабль, — сказал он. — Сам «Завет». Он делает нас бесплодными. Матка ссыхается, а семя иссякает.

Коротышка совсем по-детски пожал плечами.

— Корабль, варп, эта жизнь. Мои глаза… — Перевязанной рукой он коснулся впавших глазниц. — Это существование изменяет все. Все заражает отравой.

Слушая его, Октавия прикусила нижнюю губу. В строгом смысле слова она не была человеком — генетический код линии навигаторов поместил ее в странную эволюционную нишу, практически отдельный подвид homo sapiens. В ранние годы наставники упрямо вколачивали этот факт ей в голову при помощи утомительных лекций и запутанных биологических таблиц. Немногим навигаторам с легкостью удавалось обзавестись потомством, и дети чрезвычайно ценились в навигаторских домах — ведь они становились залогом будущего. Если бы жизнь Октавии пошла по намеченной колее, через сто или двести лет службы ее призвали бы в семейные владения на Терре и сочетали браком с наследником другого незначительного дома, ожидая обильного приплода во имя укрепления отцовской финансовой империи. Плен положил конец матримониальным планам родни, и эта сторона унылого, бессолнечного и безнадежного рабства ее почти радовала.

И все же рука девушки рефлекторно потянулась к животу.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Несчастный пожал плечами, шелестнув грязным тряпьем. Октавия не знала, забыл ли он свое имя, или имени у него никогда не было, но ответа она так и не получила.

— Ладно, — девушка выдавила улыбку, — хочешь, я дам тебе имя?

Он снова пожал плечами, и на сей раз жест завершился рычанием.

Октавия поняла почему. Септимус направлялся к ней. За его спиной толпа медленно рассасывалась: люди возвращались к своим самодельным прилавкам или небольшими группами покидали зал.

— Тише, маленький сторож, — улыбнулся пилот.

Его аугментический глаз, повращавшись, сфокусировался, и голубая линза расширилась, как настоящий зрачок.

Октавия похлопала служителя по плечу.

— Все в порядке.

Рука его под рваным плащом была холодной и какой-то бугристой. Не человек. Не совсем человек.