Пен задержалась в одной из них, рассматривая простое, но опрятное убранство: кровать с холщовым покрывалом, беленые стены, гардероб из сосны.

Комната явно принадлежала женщине. Что именно говорило Пен об этом, она, пожалуй, затруднялась сказать, но что-то наталкивало ее на эту мысль. Может быть, едва уловимый, но все-таки имевшийся запах духов?

Пен вдруг покраснела. Ну конечно же! Что же еще может быть? Для холостяка очень важно иметь домик подальше от посторонних глаз и время от времени уединяться в нем. Как это она сразу не подумала об этом? Неудивительно, что даже слуги Джулиана не показываются здесь.

Пен практически ничего не знала об отношениях мистера Хэмптона с женщинами, если не считать сплетен. Да еще того, что вокруг Джулиана всегда увивалось много женщин, рассчитывающих на его внимание, но, как правило, они старались впустую.

Впрочем, откуда, собственно, известно, что впустую? Мистер Хэмптон, судя по всему, умеет хранить тайны, если существование маленького домика в сельской глуши умудряется скрывать почти от всех.

Пен прошлась по спальне, думая о том, кто посещает этот дом. Есть ли среди них ее знакомые? Есть ли у Джулиана постоянная пассия, или ему больше по душе одноразовые приключения?

– Вы выбираете эту спальню, графиня?

Пен обернулась. Джулиан стоял в дверях, в руках у него был ее большой саквояж. Пен вдруг вообразила его входящим в эту спальню, для того чтобы... Эта картина, живо представшая ее мысленному взору, заставила ее покраснеть до корней волос.

Пен молчала. Джулиан принял это за согласие, прошел к гардеробу и поставил саквояж рядом с ним.

– Я предпочла бы другую, – проговорила она.

– Что ж, воля ваша. Я и сам считаю, что та, с видом на море, уютнее.

– Да, но... она, кажется, ваша?

– Когда я здесь – да. Но, как я уже сказал, дня два вы пробудете здесь совсем одна, так что спальня в вашем распоряжении.

– Спасибо, мистер Хэмптон, но мне все равно не хотелось бы занимать вашу спальню.

– Воля ваша, – повторил он.

– Я предпочла бы комнату, что рядом с этой. Мне кажется, она самая уютная.

– Как хотите. – Джулиан потянулся было за саквояжем, чтобы перенести его в соседнюю спальню, но вдруг словно передумал.

– Почему самая уютная? – недоверчиво спросил он.

– Потому что самая маленькая. Я не люблю большие комнаты!

В глазах Джулиана вдруг засветился лукавый огонек. Он явно понял, что на самом деле послужило причиной подобного выбора Пен. На его губах вдруг мелькнула хитроватая улыбка. Или Пенелопе это только показалось?

– Я все-таки советовал бы вам, графиня, выбрать вот эту спальню, в которой вы сейчас находитесь.– Оставив саквояж у шкафа, Джулиан пошел к дверям. – Дело в том, что она – единственная, из окна которой видна дорога. Так безопаснее. Если к дому, не дай Бог, будет подходить кто-то чужой, больше шансов увидеть его сразу.

Джулиан принес в спальню Пен второй ее саквояж и ведро воды, чтобы графиня смогла умыться. А сам, спустившись на первый этаж и пройдя через гостиную, вышел на маленькую террасу, выходившую на море.

День не был холодным, но дувший с моря бриз пронизывал Джулиана насквозь. Однако ему это даже нравилось. Он словно ощутил себя частью ветра, неба и постоянно бьющихся о берег волн.

Джулиан любил смотреть на прибой. Он навевал ему мысли о вечности природы, о бренности человеческого существования и о вечной любви. Именно с помощью любви человек способен подняться над этой бренностью. Эти размышления не всегда можно облечь в конкретные слова, но благодаря им Джулиану всякий раз каким-то образом удавалось понять больше о мире, о людях и о самом себе...

Джулиан думал не только о Пенелопе. Даже, пожалуй, о «ей он в такие минуты думал меньше всего, хотя образ ее постоянно присутствовал в его сознании. Но теперь, однако, Джулиан знал, что всякий раз, когда он будет подниматься по ступеням этого дома, стоять на этой террасе, он всегда будет думать о Пен. И только потому, что она однажды ночевала здесь.

Джулиан попытался представить, что сейчас делает Пенелопа наверху, в спальне, в которой, как она решила, обычно останавливаются его любовницы. Не то чтобы он на самом деле ни разу не привозил сюда никаких любовниц, но...

День был ясным, и Джулиан видел вдалеке вздымающиеся мачты уходивших в дальние страны кораблей. Джулиану приходилось несколько раз бывать на кораблях. Он знал, что жизнь на море ему понравилась бы. Но о том, что не стал моряком, Джулиан не жалел.

Отец Джулиана был дворянин, промотавшийся почти до нищеты. Но ни титула, ни доброго имени он не терял. А для сына обедневшего дворянина в Англии, как правило, дорога одна: податься в юристы и стать адвокатом. Но каким? Барристером или солиситором? Барристеры – адвокаты, выступающие в суде. Они работают не за деньги, во всяком случае, официально не за деньги (на практике же многие из них, разумеется, не гнушаются взятками). За деньги работают только солиситоры – адвокаты, дающие советы клиенту. Они подготавливают дела для барристера; если и выступают в судах, то лишь в судах низшей инстанции. В глазах света эти две грани одной профессии воспринимаются по-разному, и поэтому каждый уважающий себя дворянин если уж и идет в адвокаты, то в барристеры, а не в солиситоры.

Но когда в карманах гуляет ветер, тут уж не до дворянской спеси. И Джулиан подался в солиситоры. Впрочем, теперь, оглядываясь назад, он не жалел о своем выборе. Клиенты барристеров, если можно так выразиться, одноразовые. Защитив (или не защитив) своего клиента в суде, барристер навсегда расстается с ним, если только судьба не сведет их вновь. Солиситор же «ведет» своего клиента всю жизнь. В качестве барристера Джулиан, пожалуй, не смог бы ничем быть полезен Пен.

Предвидела ли это мать Пен? Возможно, да, иначе почему она тогда предложила пятнадцатилетнему Джулиану учиться на солиситора? Мать Пен пообещала, что первые два года учебы ее муж оплатит, а когда Джулиан окончил колледж, отец Пен устроил его клерком в свою адвокатскую контору.

Тогда, правда, леди Леклер напирала на то, что боится-де, что ее непутевому старшему сыну, Милтону, может понадобиться помощь «своего» толкового юриста. Но Джулиан знал, что леди Леклер подумывала, чтобы выдать Пен замуж за графа Глазбери.

Неужели леди Леклер уже тогда знала, что за человека она прочит своей дочери в мужья? Если так, то ее согласие на эту свадьбу нельзя назвать иначе, как преступлением.

– Мистер Хэмптон, не желаете ли пообедать, прежде чем уедете? Я накрыла на стол.

Джулиан обернулся на голос Пен.

Пен стояла в дверях террасы. Буквально на минуту она вдруг показалась Джулиану той полуженщиной-полуребенком, которая много лет назад восторженным голосом объявила ему, что помолвлена с богатым, влиятельным женихом. Тогда Пен выглядела такой счастливой, смеялась так заразительно, что Джулиан не смог не улыбнуться в ответ, хотя эта весть была для него величайшим несчастьем всей его жизни.