почти микроскопический кусочек от блюда, и отправляю его в рот. Перекатываю на языке, слегка прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на свет, стараясь хорошенько прочувствовать текстуру продукта, ощутить её каждым сосочком, прокатываю по нёбу, растирая его почти до молекул, и только потом медленно проглатываю, тщательно анализируя и запечатлевая в голове всю гамму нот и послевкусие.

Меня немного раздражают все эти напряжённые взгляды, и обычно я стараюсь не привлекать к своей персоне излишнего внимания, но за последний год это стало практически невозможным: мне кажется, что в Москве, Питере и всех остальных близлежащих городах не осталось ни одного ресторатора, шеф-повара или мало-мальски хорошего официанта, который бы не знал меня в лицо.

Я отодвигаю тарелку в сторону, отпивая холодной простой воды из тонкого бокала, и понимаю, что стекло недостаточно хрупкое, а толстые литые стенки утяжеляют все ощущения, лишая их необходимой лёгкости. В ресторане каждая мелочь имеет огромное значение, особенно в таком дорогом: тонкая ножка фужера, за которую так удобно держаться, обняв её двумя пальцами, способна украсить вкус любого, даже посредственного вина. Ручка вилки, идеально ложащаяся в ладонь, меняет аромат блюда и даже его текстуру, а размер и форма тарелки могут испортить любой деликатес. Даже недостаточно привлекательный официант, неправильно подавший блюдо, перечеркивает своей халтурой все старания именитого шеф-повара на кухне. Все знают, как строго я ко всему отношусь, но они даже не подозревают, что от меня не ускользает ни малейшая деталь: замеченная краем глаза чёрная каёмка грязи под ногтями у кого-либо из персонала сразу же низводит мой личный рейтинг заведения до уровня вокзальной чебуречной, но об этом никто не догадается. Это просто меняет всё моё отношение к ресторану, и каким бы дорогим мрамором не был бы отделан зал, из каких бы ценных пород деревьев не были изготовлены столешницы, и какой бы эксклюзивной не была посуда, моё впечатление от вкуса будет навсегда испорчено одним единственным нестриженым ногтем…

– Яна, дорогая, – спешит ко мне с улыбкой Анджело, – очень рад тебя видеть! – и хотя я ни разу не ставила низких оценок одному из лучших шеф-поваров Москвы, уверена, что в душе его разрывает от беспокойства.

Наше издание Negusto стало таким влиятельным за эти два года, что все знают: всего пара абзацев в статье на портале, соцсетях, приложении о новых заведениях столицы способны забить ресторан до отказа страждущими всё новых пикантных и элегантных ощущений буржуа на год вперёд. Стоит же мне вставить несколько едких, но справедливых замечаний, как репутация заведения будет навсегда подмочена. Бесспорно, я не Господь Бог, и не способна одним росчерком пера закрыть неугодное мне заведение, но в кругу посвящённых упоминать этот ресторан будет считаться уже плохим тоном.

Каждые два дня только в Москве открывается какое-нибудь кафе, пиццерия, бар или стейк-хаус, и толпы ищущих развлечения и радости людей просматривают рейтинги, чтобы решить, куда же им отвести своё праздное и страждущее новых вкусов и ощущений тело. Но даже самые искушённые зачастую не могут отличить вкус новозеландского масла от обычного вологодского, или понять разницу между кедровыми орешками и пинией. Для этого у них есть я, и наш путеводитель в новый чудесный мир.

Это я расскажу всем, какими должны быть правильные ньокки и устрицы Розовая Джоли, и почему такой простой «Цезарь» так легко испортить. Столицы, большие и маленькие города едят, жуют, хрустят челюстями, ослабив галстуки, расстегнув пиджаки и расстегнув ремни, пока мы набиваем всем животы нашей стряпнёй, продавая людям саму жизнь, которую бы они мечтали прожить. Они подцепляют вилкой идеально просоленный хрустящий огурчик с кислинкой, и проваливаются в прохладные деревенские сени из детства. Зачерпывают жидкую душу шоколадного фонадана, и вспоминают свою первую полученную валентинку на День всех влюблённых. Разбивают тонкую карамельную корочку на крем-брюле, и вот оно – их первое в жизни предательство, покрывшее сердце тонкими трещинками. Но забытое навсегда с первой ложечкой сливочного мусса, обволакивающее язык и душу своим шелковым ванильным одеялом.

Но моему Анджело не о чём беспокоиться: у него, как всегда, всё безупречно. Паппарделле просто идеальны: тугое тесто с твёрдым сердцем, соус из белых грибов, без ненужной горечи и хрустящих волокон; отличный суп риболитта, словно переносящий меня на один из холмов Тосканы, в которой я так никогда и не была; настоящие, напоенные солнцем томаты, песто с соком сицилийских лимонов, пармезаном и кешью.

– Я тоже, Анджело, – с теплотой отвечаю я своему знакомому: я просто обожаю, когда люди так влюблены в своё дело.

– Всё хорошо, mia cara (ит. «моя дорогая» – перевод автора)? – ещё раз на всякий случай уточняет шеф.

– Тебе не о чем беспокоиться, – уверяю я его. – Я уверена, что твой новый ресторан ждёт успех.

– Спасибо, Яна, – не удержавшись, обнимает он меня. – Раз так, у меня для тебя маленький сюрприз, – приглашает он меня за собой вглубь огромного, на двести человек ресторана.

Я иду за ним и ловлю своё отражение в золотых помпезных зеркалах: идеальная стройная фигура, обтянутая не менее идеальным строгим тёмно-синим платьем под горлышко, итальянские кожаные ботфорты до середины бедра, строгое каре с чёлкой, подчёркивающей мои миндалевидные глаза и высокие острые скулы. Как у Марлен Дитрих.

– Свежие трюфели? – уже догадываюсь я, переступая порог кабинета Анджело, за которым обрывается пафосная роскошь дорогущего ресторана, и я оказываюсь в простой комнатке два на два метра, тесно набитой шкафами, столом и тремя стульями.

– Безупречный нюх, – восхищённо замечает мой друг, доставая с дальней полки запрятанный драгоценный ящик. – Только сегодня привезли.

– Я чувствую, – улыбаюсь я в ответ. – И ты решился всё-таки на эксперименты с кешью? На самом деле неплохо.

– Тебе понравилось, правда? – розовеет он от удовольствия. – Это специально для тебя. Маленький сувенир, – протягивает он мне крошечную баночку с трюфелем, запечатанную сургучом.

– Ты же знаешь, мы беспристрастны, – строго смотрю на него, и, заметив испуг в глазах Анджело, начинаю смеяться: – Спасибо. Я не беру взяток. И пишу только правду. Но я не готовлю сама, – признаюсь я.

– Прости, кара, я не знал, – убирает шеф своё сокровище обратно в коробку.

А я быстро окидываю взглядом стены коморки, по которым развешаны семейные фото Анджело: вот он совсем ещё молодой, со своей русской женой, стоит на Красной площади. Вот они уже вдвоём держат на руках пухлого младенца с серьёзными глазами Анджело, а вот они всей семьёй с тремя детьми сидят в гондоле в Венеции. Уходя,